Надежда Сайгина - Дар Степаниды

– Все будет, Зиночка, все будет! Зато ангел Вам послан с неба! – поддержала ее Фрума.

– Нда… Зачем только… Опять подслушиваешь взрослые разговоры? – строго спросила Зина у дочери.

– И ничего я не подслушиваю… – ответила тихо Надька, перебирая пуговички из красивой шкатулочки доброй Фрумочки.

– Вот и не подслушивай. Сейчас ведро вылью и – кра-со-та-а-а!

– Спасибо, Зиночка, спасибо, родная! И хлам весь выбросила, и с хлорочкой все намыла, и с синькой все перестирала… Заканчивай уже, и давайте пить чай. Арон, можешь выходить! Генералка закончилась! Ну надо же, как же мужики боятся уборки…

– Мы сегодня, Фрума Натановна, чай пить не будем! – заявила Зинаида. Надюха встрепенулась, выразительно подняла брови и удивленно посмотрела на мать.

– Надо еще к отцу сходить, щей им сварить да полы у них помыть. Мишенька там, поди, голодный сидит.

– Понимаю, Зиночка, понимаю. Арон! – крикнула Фрума Натановна мужу, – неси деньги. И сверток.

Радостный, что уже все закончилось, Арон Моисеевич, вышел из спальни и протянул девушке деньги:

– Вот, Зинаида Александровна, пять рублей! И примите от нас подарочек!

– Что же это? – удивилась Зина, с интересом разворачивая сверток и доставая из него удивительной красоты комбинацию. На бежевом фоне бордовые розы и коричневые кружева.

– Господи, красота – то какая, – воскликнула Зина, – это ж как дорого – то!

Довольные хозяева заулыбались, и, наслаждаясь своей щедростью, радовались, что смогли угодить этой милой, чудесной девушке.

– Да не дороже денег! Зина, ты нам, как родная! Я к тебе и малышке так привязалась. Возьми и носи с удовольствием! Немецкая! – в заключение сказала Фрума.

На глазах у Зинаиды появились слезы. Она сглотнула ком, появившийся в горле, и порывисто обняла Фруму:

– Никто никогда не дарил мне таких подарков… Никто… – дала волю слезам Зинаида.

***

Зина, держа за руку дочку и радуясь чудесному подарку от хозяев, торопилась к автобусной остановке. От ее взгляда все же не скрылось то, что Надя ведет себя странно и прячет руку в кармане.

– Ты чего там прячешь? А ну, покажи! – потребовала мать.

Надя покраснела и прошептала себе под нос.

– Пу-го-вички.

– Пу-у-го-ви-чки… Пуговички? Ах ты, зараза ты поганая. Пуговички… Фрума-святой человек! Благодетельница наша! А ты у нее имущество воруешь!?

– Я только поиграть. Я не насовсем! – пролепетала девочка, протягивая матери открытую ладошку с тремя пуговичками.

– А ну, иди назад! – грозно велела Зина.

Надька «мухой взлетела» на второй этаж и нерешительно остановилась у квартиры Фрумы. Тихо поскреблась. Потом постучалась. И через некоторое время удивленная Фрума открыла ей дверь.

– Фрумочка, миленькая, прости! Я у тебя имущество украла, – запричитала Надька, – я бы его потом отдала. Поиграла бы, да и отдала. Честное – пречестное!

– Спасибо, что отдала назад мое имущество, ангел мой. А за честность я тебе их дарю. Мне они все равно не нужны. Играй, мой ангелочек, сколько хочешь!

– Фрумочка, забери их от греха подальше! А то мамка меня ремнем залупит! – заревела девочка.

Надя повернулась, чтобы уйти, и вдруг, почувствовав головокружение и резкую головную боль, осела на пол. Глаза ее стали неподвижными. На бледно-зеленом лице появилось выражение ужаса. Ее начало трясти мелкой дрожью. Из носа тоненькой струйкой потекла кровь. На минуту она потеряла сознание.

– Зина, Зина, скорей сюда! Зина, да где же ты? Арон, воды! – в испуге закричала Фрума, сама вот-вот готовая потерять разум.

Зинаида огромными скачками вбежала на площадку. Подложила свою руку под голову дочери и стала внимательно вглядываться в лицо девочки.

– Надька, что с тобой? – потряхивая ребенка, допытывалась мать, – неужто припадки, как у Генки?

– Огонь… Пожар… Дедка наш… Саша… – еле слышно прошептала Надя.

– Фрумочка, пусть Надька у вас побудет, уложите ее… Полотенце холодное на лоб… там отец мой… Господи, видно суждено ему в пожаре погибнуть, – выпалила Зинаида, передав дочь на руки Арону Моисеевичу, побежала вниз, перепрыгивая через две ступеньки.

– Беги, Зиночка, беги! Арон, да неси же ребенка в комнату! – отдала команду Фрума и захлопнула дверь.

***

Широко раскинулось старое тесное кладбище на Октябрьской набережной. Со всех сторон стояли покосившиеся деревянные (почти гнилые) и железные кресты. Оградки, разные по цвету, конфигурации и размеру, лепились друг на друга, составляя непроходимый лабиринт. Заросшие травой по пояс, заброшенные могилки нагнетали на людей страх и напоминали о бренности жизни. Пахло влажной землей. Приглашенные на похороны деда Саши малочисленные знакомые разошлись, ау свежей могилы остались лишь Зинаида, Надюха, с утра плохо чувствующий себя Геннадий, мачеха Зинаиды, сорокапятилетняя худющая Серафима, и ее десятилетний сын Миша, запуганный худенький мальчик.

– Ты, Зинка, к нам больше не ходи! – резко и громко заявила Серафима, – это нам с Мишкой комнату выделили, взамен сгоревшего дома… И ничего твоего там нет!

– Но могу я с Мишенькой видеться? Он же мой брат! – заискивающе спросила Зина.

– С тебя и сестры твоей хватит, Аннушки. Есть за кем ухаживать. Ходит вся не то синяя, не то зеленая! – злорадно усмехнулась Серафима. – Больная, что ли? Даже на похороны не соизволила прийти!

– Да приболела она, в больнице лежит. И что из этого? – спросила уже готовая заплакать Зинаида.

До Надюхи, наконец, дошло, что ее мамку на глазах у всех обижают, и она ринулась в бой.

– И что из этого? И пусть лежит и лечится! Ты – ведьма злая! Дедка говорил, что ты змея подлокодная, подлегла под него и Мишеньку состряпала. А то, кто бы на тебе, такой страшенной, поженился!? – истерично кричала Надька на Серафиму.

– Надька, замолчи! – отвесила дочери подзатыльник Зинаида.

– Ооо! Яблоко от яблони недалече падает. Такая же будешь – потаскуха, – язвительно вставила свои полкопейки Серафима.

– Не на ту напала. Сама постастуха! – выпалила Надька в ненавистное тетки Симино лицо. Ей до боли было жалко мать, жалко Мишеньку, который так радовался приходам Зинаиды и ее гостинцам. Жалко и стыдно было за отца, который стоял, держась за ограду, с белым лицом и синими губами и не хотел, а может, и не мог заступиться за жену и противостоять тетке Симе. Жаль своего безвольного, вечно пьяненького деда, который так хорошо играл на гармошке и кормил ее манной кашей.

– Мамка вас всех поила, кормила… А вы… – причитала Надька, взывая к взрослым.

Ощущение непоправимости произошедшего переполняло ее. Деда, ее смешного, веселого, родного деда больше нет. С кем она будет петь песни, с кем вести задушевные разговоры? Надюха опустилась на край могилы и зарыдала. За ней заплакал Мишенька.