Валерий Кормилицын - Держава

Перед боем казаки надели чистые рубахи, попрощались друг с другом, наказали товарищам, если что случится, письма родным отправить, а себе забрать часы, Ваське передать серебряный образок, а Мишке – кинжал с наборной рукоятью: « Всю войну, с тех пор, как убыли со станции Даурия первого сентября четырнадцатого года в Четвёртую армию генерала Эверта, являвшегося наказным атаманом Забайкальского казачьего войска, на кинжал завидует, собачий сын. Пусть заберёт и вспоминает меня…»

– Храни Вас Бог, господа казаки, – сидя на коне перед строем, произнёс Ковзик. – Шашки вон! – скомандовал он, тоже выхватив из ножен оружие. – Намётом… В атаку… Марш! – повёл за собой полк.

Командир читинцев остался руководить подразделением на наблюдательном пункте.

Конница молниеносно перестроилась и, развернувшись в лаву, перешла на галоп.

С посвистом и гиканьем казаки пошли в атаку.

С двух сторон от Первого Читинского ринулись в бой верхнеудинцы и аргунцы.

Навстречу Читинскому полку намётом шла австрийская конница.

Размахивая шашкой, на Ковзика с криком нёсся крепкий кавалерийский офицер. Приблизившись, он чуть перегнулся вправо, готовясь к рубящему удару, но был сметён с коня хлёстким выпадом клинка Ковзика. Второго кавалериста войсковой старшина, поразил выстрелом из револьвера через голову своего коня.

Казаки яростно рубились с австрийскими уланами, вскоре обратив вражескую кавалерию в бегство, и на их плечах влетели в Маневичи.

В этом бою забайкальцы взяли в плен командира уланского полка, коим оказался раненый Ковзиком кавалерист, помимо него ещё 26 офицеров и 1400 нижних чинов. Кроме того – 2 бомбомёта, 9 пулемётов и к ним 41 зарядный ящик, а самое главное, к зависти сослуживцев, 1-й Верхнеудинский полк захватил 2 орудия.

Как потом подсчитали штабисты, 16-й уланский Новоархангельский полк, принимавшей участие в атаке на противника, взял в сражении 13 пушек, уступив 7 из них помогавшему в бою 397-му пехотному Запорожскому полку. Черниговские гусары отбили у врага 3-х орудийную тяжёлую батарею. Всего же в сражении с 22 по 26 июня на Стоходе войсками 3-й и 8-й армий захвачены: 671 офицер, 21145 нижних чинов, 55 орудий, 16 миномётов и 93 пулемёта. Урон австро-германцев превысил 40 тысяч человек.

Блестящие возможности остались неиспользованными – у Брусилова не оказалось резервов, чтоб бросить их в бой.

Лишь 26 числа Алексеев, с горечью поняв, что генерал Эверт найдёт любые причины, лишь бы не наступать, своей директивой перенёс главный удар с Западного на Юго-Западный фронт, промедлив, таким образом, почти на месяц, и подарив неприятелю эти драгоценные дни, за которые тот подтянул резервы, превратив долину Стохода и Ковельский район, и без того богатые естественными преградами: озёрами и болотами, в неприступную крепость.

Так закончилось знаменитое Брусиловское наступление, в результате которого к июню были разгромлены австро-венгерские армии, а к июлю практически сокрушены лучшие войска кайзера, оставив в руках русских 272 тысячи пленных и 312 пушек.

Июльские сражения к нему уже отношения не имели, хотя цель оставалась прежней – взятие Ковеля.

Россия ликовала.

Со всех концов в штаб Брусилова летели письма и телеграммы. От великих князей и простых людей.

По телефону поздравил начальника Юго-Западного фронта и император.

Великий князь Николай Николаевич прислал из Тифлиса короткую телеграмму: «Поздравляю, целую, обнимаю, благословляю».

«Суворовский стиль письма, – расчувствовался генерал. – А вот и послание председателя Земского союза князя Львова. Шпака за версту видно, – улыбнулся своим мыслям Брусилов. – Пишет напыщенно, длинно и велеречиво, – однако, с удовольствием прочёл послание: «Ваш меч, тяжёлый, как громовая стрела, прекрасен! Молнией сверкнул он на Западе и осветил радостью и восторгом сердце России. Наши взоры, наши помыслы и упования прикованы к геройской и несокрушимой армии, которая с великими жертвами, полная самоотверженности, сметает твердыни врага и идёт от победы к победе. С восторгом преклоняясь перед подвигами армии, мы одушевлены стремлением по мере всех своих сил служить ей и, чувствуя в эти дни Вашу твёрдую руку, глубокую мысль и могучую русскую душу всем сердцем хотим облегчить Вам, Ваше почётное славное бремя». – Хотя финал послания не совсем понял, но этот главком, тьфу, председатель всех русских земств, удивительно приятно и правдиво всё описал. Отправлю-ка ему ответ, – уселся за стол и, макнув перо в чернильницу, задумался, почёсывая мизинцем то бритую щёку, то седую щёточку усов. – Государь величает Алексеева: «мой косой друг», – с иронией подумал царский генерал-адъютант. – А меня, как доложил один доброжелатель, назвал: «генерал в резиновых калошах». – Ну, нравится мне в них иногда щеголять, что поделаешь? Папаха, лампасы и калоши – суть генеральского отличия от простых смертных офицеров», – склонившись, быстро написал: «Опираясь на могучий непоколебимый дух армии и при духовной поддержке всей России, глубоко и твёрдо надеемся довести победу до полного разгрома врага. От всего сердца, горячо благодарю Вас за истинно-патриотическое приветствие и приношу Вам и всему Земскому союзу мою искреннюю благодарность за приветствия и пожелания».

Взяв кипу газет, пересел на диван и стал просматривать напечатанные дифирамбы о своей победе. Через полчаса, положив бумажные листы на колени, задумался, вспомнив слова другого доброжелателя – после победы их стало удивительно много: «Самый грустный в Ставе – это генерал Иванов, который шепчет по углам, что успех Брусилова – здоровенный гвоздь в крышку его гроба», – улыбнулся командующий Юго-Западным фронтом.

«Нельзя наступать, нельзя наступать, – кого-то передразнил он. – И у Эверта с Куропаткиным обострился хронический недуг, именуемый «синдром Сальери» – запредельная зависть к чужому успеху. У самих-то ума не хватает побеждать».

23 июня располагавшийся у местечка Молодечно Павловский полк торжественно встретил прибывшее из Петрограда под командой полковника Гороховодатсковского пополнение.

– Человеческий материал совершенно сырой. Кроме строя, маршировки и отдания чести ничему не обученный, – поздоровавшись с Акимом, Ляховским и Платоном Благовым, сообщил он однополчанам. – Пал Палыч, доказывая свою невинность…

– Невиновность, – поправил его Рубанов.

– Какая разница… Сбил с мысли… Ага… Валит всё на не нюхавшее пороху тыловое начальство… И передаёт вам горячий фельдфебельский привет.

– Ну, я-то, положим, не знаком с вашим легендарным сверхсрочнослужащим, но лишний привет в хозяйстве не помешает, – пожал руку полковнику главный полковой связист. – Амвросий Дормидонтович, я вам, если помните, книги заказывал купить.