Валерий Кормилицын - Держава

– Не едкий, ваше превосходительство, а сардонический, – изволил пошутить главный гвардейский начальник. – И отчего мой вид должен быть не желчный, коли вы посылаете гвардию наступать по открытой и плоской, как доска, полосе Суходольских болот, затем велите форсировать глубокую реку с высоким и обрывистым левым берегом, на котором закрепился враг, сбить его и гнать по лесисто-болотистым дефиле до самого Ковеля. Этот гнилой участок реки Стоход с её широкой болотистой долиной неприятель может защищать малыми силами. К тому же у него преимущество в тяжёлой артиллерии и авиации, – недовольным голосом произнёс Безобразов. – Вновь повторится Сморгонь и от гвардии останется пшик.

– Вы ещё в бой не пошли, а уже запаниковали, – улыбнулся, отчего-то став довольным, Брусилов. – Где же ваш хвалёный гвардейский дух? – вновь ткнул указкой в карту. – Это уже не обсуждается, Владимир Михайлович. Ваша задача – свежей ударной массой прорвать фронт противника и взять Ковель. Всё! Гвардейская группа выдвинется между Третьей и Восьмой армиями. Гвардия – таран, а две названные армии станут обеспечивать главный удар с флангов. Дата наступления – десятое июля.

Недовольный Безобразов даже не остался обедать, сразу после совещания отбыв в свой штаб.

Гвардия 6 июля, как ей было предписано, сменила в заболоченных окопах 39-й корпус генерала Стельницкого и стала обживаться и готовиться к наступлению.

– Господин мастер любовных интрижек, – ввёл в задумчивость – почётно это или нет, своим обращением Гороховодатсковского Рубанов. – Коли возникла оперативная пауза с дамами и на фронте, то следует поднатаскать новобранцев по вопросу штыкового боя и привить хотя бы элементарные навыки действий при прорыве многорядных окопных полос, со всех сторон перевитых колючей проволокой. Уверен, Палыч им это не преподавал. Леонтий, – увидел проходящего мимо Сидорова. – Озадачь взводных и старослужащих передачей боевого опыта пополнению. Только Барашина к ним не подпускай. Тут же внесёт во вновь прибывшую солдатскую массу упадочническое настроение, хотя и георгиевский кавалер.

– Так точно, – улыбнулся Сидоров. – Трофимка опять ногу подвернул, в окоп прыгая – вражеский аэроплан померещился, а то проезжающий муфтабиль звук мотором издавал. Таперя, чтоб, значится, вражескую авиацию не привлекать, обучает прибывшее пополнение накрывать трубы окопных печей мешками, дабы дым не поднимался к небу столбом, а над землёй стелился. К тому же велел им сена раздобыть, чтоб, значится, мягче отдыхать было. Ежели бы так самолётов не пужался, вполне приличным командиром отделения был бы, – козырнув полковнику, направился исполнять приказ.

– Сухозад, Дришенко… Тьфу. Всю роту своими фамилиями поганите. Батальонный велел занятия с молодыми проводить. Строевая подготовка не нужна, Пал Палыч их обучил, – иронично хмыкнул фельдфебель, – а вот штыковой бой непременно нужон. И окопному делу обучайте. Прежде на ящике с песком. Пусть линию окопов проведут, из ниток и палочек проволочные заграждения делают, и кумекают, в которых местах лучше их пересекать. Потом ножницы возьмёте и на практике покажете, как проволоку резать и по доскам через неё перебираться. Действуйте, братаны мои ананасные.

Через пару часов пришёл проверить, как взводные командиры проводят занятия.

Дришенко, прохаживаясь перед стоящим по стойке «вольно» взводом и временами щёлкая ножницами для резки проволоки, нравоучительно вещал:

– Перед проволочными заграждениями положено выставлять караулы и секреты. Причём секреты выставляются в точно определённых местах и отличаются от караула тем, что в них три, а в карауле – семь архаровцев. Передохнули, братаны мои ананасные? Теперь айда снова проволоку резать.

Неподалёку Сухозад, обняв измочаленное штыками, привязанное к столбу несчастное чучело в драной фрицевской форме и ржавом детском горшке на голове вместо каски, стоя перед взводом, тоже занимался «словесностью».

– У своих проволок хитрожопые гансы часто устанавливают дистанционные огни – те ещё химики. Насыпают, гады, специальный порошок в герметично закрытые стеклянные трубочки, и закапывают их у поверхности земли, а то и вовсе песком присыпают. У Сморгони так делали. Наши секреты ночью идут языка брать, хрясть, наступили… лучше бы в дерьмо… Трубочка лопается под сапогом, вспыхивая, будто небольшой прожектор, снопом яркого света от реакции порошка с воздухом… А так как в трубочках порошок неодинакового состава, то она и огонь даёт разного цвета. Ихние дежурные пулемётчики палят в направлении огненного столба на соответствующую его цвету дистанцию.

– Это как? – задал вопрос один из нижних чинов.

– Очень просто. Ежели, к примеру, видят красный, то шмаляют на семьдесят саженей, а ежели синий, то палят на сто. И крантец! Нет нашего секрета. Рассекретился…

Постояв некоторое время рядом с фельдфебелем и понаблюдав, как идут занятия, Рубанов решил в одиночестве прогуляться по новым местам, внутренне оправдав себя тем, что проведёт рекогносцировку местности.

Бродя по реденькому лесочку, случайно наткнулся на густо заросшее у берега камышом озерцо.

«Будто в рубановском лесу», – улыбнулся своим мыслям, неспешно пробираясь вдоль берега и выйдя на небольшое расчищенное место с мостками из почерневших гнилых досок, на несколько саженей нависающих над озёрной водой.

Сняв сапоги, уселся на них с краю и ахнул, увидев в серёдке озера белые кувшинки. Болтая в прогретой воде ногами, задумался, любуясь кувшинками и таинственно поблескивающей сквозь лучи солнца озёрной водой рядом с ними, неожиданно вспомнив Натали.

«Оказывается, я скучаю о ней? – удивился он. – Вот уж напрасно. Она жена моего брата… Но как хочется увидеть её», – поднявшись, прошёл по скрипящим мосткам к утлой полусгнившей лодчонке с дырявым дном.

Безжалостно шуганув взбирающуюся по днищу толстую лягушку, уселся на лодку и, обтерев платком ноги, стал надевать сапоги.

А ночью ему сладко снилась Натали. Будто был исход лета – август, а она стояла под дождём не в одежде сестры милосердия, а в светлом летнем платье, что носила до войны, держа над головой в белой шляпке, белый, в кружевах, зонтик, и задумчиво любовалась небрежным падением жёлтых листьев с влажных деревьев, а рядом любовался хозяйкой промокший, сливающийся с листвой, светло-рыжий Трезор.

Натали, погладив собаку, бросила зонт на блестевшую от дождя зелёную траву, затем, сняв шляпку, не глядя, кинула её в сторону зонта, и, растрепав уложенную причёску из волны чёрных волос, замерла, подняв руки к небу, будто что-то вымаливая у него.

«Что она просит у Бога?» – подумал он, и ему послышалось или показалось, что губы её шепчут: «Люблю… Люблю… Люблю…»