Александр Щербаков - След в след

На разводе всё так и произошло: бригаду набрали быстро, из западных украинцев, прибалтов да двух харбинских, что под грозные выкрики ускоглазых земляков откололись от своей стаи. Расчёт лагерного начальства был прост: вечером того же дня ударная бригада, возглавляемая суками, на зависть другим зекам ела двойные порции чёрного хлеба да баланду, судя по давно забытому запаху, что стоял ещё некоторое время в столовой, приправленную каким-никаким мясом. Между заключёнными пошёл раздрай. Тихая умиротворённая жизнь в лагере, к которой попривыкли обитатели, вдруг оскалилась холодными заточками да ножами. Многие понимали: в лагере тишина кажущаяся, скоро ей придёт конец. Ссученных останавливало то, что их было меньше: без значительного перевеса они не осмелятся устанавливать свои правила. Табунились ссученные в первом бараке, пока вели себя тихо: частенько к ним стал заглядывать начальник режима Недбайлюк. Воры уже знали – их там не больше двух десятков. Разумней, конечно, устроить кипиш, ворваться в барак, перерезать всех, пока есть возможность. Буза, конечно, поднимется серьёзная, поскольку ссученные находились в бараке, расположенном прямо под вышкой – втихаря не подобраться. Кровопролития не избежать. Все понимали: с каждым новым этапом власть на зоне может перевернуться. Напряжение только росло, и никто не загадывал, каким будет завтрашнее утро. И вообще, будет ли оно? Не потому ли тихим голосом плёл паутину вокруг Огородников старый вор, нашёптывая, как заклинание, веру в дружбу и соучастие к судьбам сидельцев. Глядя в непроницаемые лица блатарей, в бесцветные глаза Лукьяна, давно расплескавшие васильковую свежесть, Сашка-пулемётчик невольно задавался вопросом: а к чему это Лукьян озаботился судьбами солагерников? Ведь что-то же стоит за этими, казалось бы, пустыми, ничего не значащими разговорами.

В эти неспокойные дни чутьё Сашки обострилось донельзя. Он это не осознавал, он это чувствовал в себе.

– А что нам, двум смертям не бывать. А такую жизнь и врагу не пожелаешь, – сказал Сашка, делая вид, что не особо расстроен. – На Колыму, так на Колыму. Слышал, там тоже люди живут.

Лукьян как-то по-домашнему, словно находился у себя дома, на кухне, уселся напротив Сашки: достал шмат сала, расщепил тонким ножиком на несколько кусочков. В руке неожиданно заиграла золотистым цветом луковица. Самая обыкновенная луковица: Сашка растерялся. Запах ударил в ноздри.

– Присоединяйся, – по-свойски пригласил вор. – Значит, завтра, как ты уже понял, у тебя пополнение. Выйдет на работу Михась, уважаемый тобою человек. Впрочем, не только тобою.

«Вот старый хрен. Дипломат шелкопрядный! Поймал и даже глазом не моргнул», – подумал с набитым ртом Сашка-пулемётчик, но вслух сказал:

– За сало, конечно, особое спасибо, только как это вы себе представляете: законник и у меня в строю! Да и дежурный по лагерю заподозрит неладное.

До этого старый вор Михась отсиживался в помощниках банщика, причём редко выходя из банной каптёрки во двор.

– Давай так договоримся, херой с уцелевшей башкой! Мы ничего не рассказываем, ты ничего не спрашиваешь. Что до Михася – так что не видно? заблажил старик! Новую жизнь решил начать. Осознал, так сказать, своё тлетворное существование, время пришло встать на путь праведный.

Все посмотрели на Михася. С его лика, в эту минуту такого пронзительно-печального и проникновенного, и впрямь можно икону писать! Послышался тяжёлый вздох. Вздыхал не Михась, кто-то в глубине огороженной каптёрки. Каждому удалось прочувствовать меру собственных грехов.

Сашка от неожиданно вкусной еды захмелел. Думать ни о чём не мог. Нестерпимо потянуло в сон. Поэтому лень было хоть как-то реагировать на известие, что завтра Михась вместе со всеми после развода выйдет на деляну. Неслыханное, конечно, дело. Насчёт перевоспитания, это они пусть воронам рассказывают.

Лукьян всегда своеобразно манерничал в разговоре: и многие попадались на степенную учтивость и стариковскую вежливость законника, иной раз совсем забывая, кто перед ними сидит. Именно этого ждал вор: ждал, когда распахнёт уставшую надрывную душу каторжанин в надежде, что вот сейчас будет услышан и понят авторитетными людьми и какое-то его деяние останется безнаказанным. Одного не понимал каторжанин: его судьба мало волновала законника, понятие справедливости для любого вора – понятие относительное. Это в баснях да в присказках, какими богат уголовный мир, всё у воров овеяно благородством и совестью. У вора одна задача – выжить. Причём выжить с наибольшей выгодой. Чем больше выгоды, тем выше авторитет. Не каждому дано видеть и зреть сложные ориентиры в воровской сентенции. Даже матёрым уголовникам. Не все из них оставляют памятливый след в воровском мире. Сашка почти угодил в такую ловушку.

– А как вы завтра выставите пахана в строй, если надзиратель выводит бригаду строго по спискам?

– За это не переживай! Не твоя забота, херой. Твоя забота снабдить работёнкой под стать его положению. На посошок, бригадир, один вопросик! Откуда знаешь морячка. Мальцев его фамилия?

Сашка насторожился: что-то часто стали им интересоваться в последнее время.

– На этапе познакомились. в корешах не ходим, но руки при встрече жмём. кричит, что воевал, не знаю.

Сашка и впрямь, после недавней встречи с Мальцевым, почувствовал к нему недоверие; вспомнились слова Николишина, мол, какой-то сытый ходит Мальцев и чересчур уверенный в завтрашнем дне. Николишин не врал: облик Мальцева, помимо уверенности, расточал что-то ещё неопределённо ускользающее, а что именно, при беглой встрече не поддавалось определению.

– Ну ладно, херой! Утро вечера мудренее!

Огородников выходил из каптёрки нетвёрдой походкой. Во рту ещё хранился привкус лука, сытый желудок торопил к нарам. Однако, растянувшись на жёстких досках и смежив глаза, Сашка забыл о сне: тревожное чувство накрепко заарканило душу. Он пытался разгадать неведомое и непонятное ему: что же задумали воры. Кажется, смутная догадка осенила его. Хотя, нет. Старые воры не бегут из лагеря. На то они и старые, чтобы пользоваться положением, на которое горбатились всю жизнь.

Чувство тревоги не оставляло его даже во сне.

***

Оставшихся в каптёрке Лукьян обвёл многозначительным взглядом:

– Жмых, найди завтра всех, кто из Азова и кто знает мореманские замашки.

– Угу, найдём, – размышляя ответил Жмых.

***

Огородников провёл с ворами, может, около часа. В спящем бараке то там, то здесь раздавались сонные вскрики, где-то начинался храп, который тут же прерывался окриком пробудившегося соседа, изредка можно было услышать сонливое бормотание. И не понять – во сне человек разговаривает или наяву. Ночь, наверное, единственное время суток, когда зек мог хоть на короткое время забыть о жестокой реальности, окружающей его.