Александр Щербаков - След в след

– Мы тут собрались по поводу знакомца твоего, чтоб потом претензий никаких не было. Мы – народ правильный, в правильном горе и посочувствовать можем, но здесь, парень, вышла осечка с твоим корешем. Стукачом он оказался архиссученным. и мало того, человеком конченым.

– Мне он говорил, что воевал…

– Ну да! Несколько недель. потом дезертировал, почти год прятался в азовских степях. там же и душегубствовал. В руки ментов сдался сам и людишек своих сдал с потрохами, в обмен на жизнь свою кривоколенную.

– Сотрудничать согласился по воле сердца и души, так сказать, – обронил словно нехотя Череп.

Он сидел под самой колымкой, и видно его было хорошо. В правой руке кружка, из неё чадит кольчатый парок. На лице печать усталой осмысленности бытия. Правая ладонь перемотана. На серой тряпке такое же пятно, что и на матрасе под головой Мальцева. Огородников не сомневается, откуда ранение у Черепа, но делает вид, что ничего не замечает. Огородников сохраняет спокойствие, как ни странно – это удаётся ему легко. Мальцев стукач?! Скорее всего, так и есть: Мальцев стукач и наседка. Многое в его поведении после такого открытия нашло объяснение.

Через полчаса, после кружки пахучего чая, странным образом обманувшей голод, Сашка уже не вспоминал о Мальцеве. Ещё один тяжёлый день укатил в вереницу лагерной летописи.

За короткое время бригадирства Огородников приметил: если до развода плохими новостями никто не огорошит – день пройдёт спокойно.

Почти сразу же после завтрака заключённых вывели на развод. Михась, как и было обговорено ночью, влился в общий строй Сашкиной бригады. Разводящий старшина, глядя на общую массу каторжан, даже бровью не повёл.

«Чудно скроили», – удивился Огородников, избегая встретиться глазами с вором.

Когда подходили колонной к воротам, пробегавший, явно по своим делам, мимо надзиратель Пельмень случайно увидел Михася среди заключённых. Удивление отразилось на его лице, чем-то действительно напоминавшем расквашенный пельмень:

– О-о, ничто не перепутали? Кто бы сказал, не поверил. Поравнявшийся с ним Михайлов коротко, словно пёс с цепи, гаркнул

именно с таким напором, чтоб звуки долетели только до Пельменя и рядом проходящих зеков:

– Пельмень! Хавальник захлопни! И неси службу молча! Если суету поднимешь, не взыщи, – добавил Михась уже в нескольких шагах от зека.

Пельмень, разумеется, мгновенно забыл, кого видел. У вахты привычно выстроились по трое. Сашка всё ожидал, а вдруг кто-то из надзирателей заметит Михася, начнутся вопросы, бригаду отодвинут от выхода до выяснения обстоятельств. Но всё проходило обычным чередом. Вахтенные охранники вслух пересчитали людей Сашкиной бригады, занесли в списки количество и время и, ничего не заметив подозрительного, открыли ворота. Через несколько минут Михась, как и остальные, топтал почерневший снег на вольной стороне. Тот, кого назвали Пельменем, уже потерялся за спинами других заключённых, что подходили к воротам.

– В колонну по два становись! – скомандовал начкар, как только вышли из предзонника. Конвойные – всё те же трое да знакомый безусый лейтенант Краснопольский – теперь фамилию его в бригаде знали. Солдаты безликие, мрачные, в разговоры не вступают – не положено, даже между собой не переговариваются: по одному с боков, третий с собакой, – старой охристой овчаркой, в голове колонны, начкар – замыкающий сзади.

Шли привычным строем, знакомой дорогой. На подъёме обогнал ЗИС: будка, исписанная крупной надписью – «продукты», чёрным парусом маячила впереди, пока не скрылась за перевалом. Ряды шеренги сломались, пропуская машину: Краснопольский следил, чтоб никто дальше дозволенных шагов в сторону леса не сделал, и следил молча, всем видом показывая готовность стрелять без предупреждения – рука у расстёгнутой кобуры. Взгляд застывший.

Эх! На глазах матерел парниша, ещё немного и, глядишь, прикипит к охранному делу – понравится.

«Собраться в колонну!» – тяжёлый автомобильный выхлоп придушил команду. Понятливые зеки быстро выстроились. Зашагали дальше. Дорога круто брала вверх. Те, кто постарше – Михась, Шипицын, Водянников – разменявшие шестой десяток, чуть ли не ползком преодолевали последние метры. Чтоб этому подъёму ни дна, ни покрышки! Наконец поднялись, отдышались. Дорога до деляны уже раскатана: идти стало значительно легче. Совсем рассвело. Воздух постепенно наполнялся весенней теплотой и чем-то острым и солоновато-пряным. На расчищенной поляне, также основательно вытоптанной, все сгрудились вокруг

места вчерашнего костровища: кто-то наблюдал за конвоирами, те устанавливали по периметру предупредительные вешки, оказаться за которыми означало – смерть. Жмых и ещё двое, по указке начальника конвоя, быстро развели огонь. Михась одобрительно посмотрел на Жмыха, усмехнулся:

– Ты, смотрю, наловчился с дровами-то обращаться. Это правильно. Не пропадёшь, значит!

Жмых ощерился в довольной улыбке, потянулся за папиросами. Ми-хась тоже вытащил из внутреннего кармана телогрейки махорочный кисет. В руках Циклопа появилась якобы случайно заныканная в полы поношенного пиджака бумага, в самый раз для самокрутки, такую бумагу днём с огнём на зоне не сыщешь. Все заключённые сгрудились вокруг воров.

– Махорка ядрёная, с кипяточком, – наговаривал благодушным тоном законник, расширяя тугое горлышко кисета и жмурясь, словно кот, объевшийся сметаны.

Огородников стоял чуть в стороне, наблюдал за всем этим спокойно, но вдруг вспыхнувшая догадка острее бритвы полоснула по сердцу. Побег! Они затеяли побег!

Михась ведь не курил, он даже табачный дым вынести не мог! А кисет преподнёс, как заправский курильщик! У настоящего законника ничего случайным не бывает! Огородников, поражённый собственной догадкой, беспомощно огляделся, словно испугался силы своих предположений. Со стороны всё выглядело чин чинарём. Он невероятным усилием подавил нахлынувшую ярость, смешанную с растерянностью. Топорище ласково легло в ладонь, зато неласково и многообещающе зыркнул на него Михась, который, похоже, уловил что-то в настроении бригадира.

– Ну что присели, каторжане? До обеда ещё далеко, каждый знает своё дело. Подымили и будя. Хорош трепаться, – Огородников кивнул на нач-кара, упреждая ненужную болтовню между солагерниками. Вдобавок ко всему начкар начинал проявлять беспокойство оттого, что мужики дольше положенного засиделись у костра, за пилы не торопятся браться, балагурят. По ягоды что ли вышли?!

Среди вохровцев не было такого указа – лезть в работу рубщиков: у них один указ – охранять территорию по вешкам и, если кто выйдет за означенную зону, стрелять без промедления. Поэтому стояли в нескольких шагах, молча и терпеливо косились на зеков в ожидании, когда те разбредутся по деляне.