Александр Щербаков - След в след

Как только Огородников со Жмыхом исчезли за ширмой, приподнялся Мальцев. Он несколько минут прислушивался, всматриваясь в темноту, очевидно, размышлял: что предпринять дальше – следовать за ними или оставаться на нарах. Выбрал последнее. И то верно: могли и подловить, а там не отбрехаться, как в прошлый раз. Как-то воры – Жмых и Череп стояли у дровяника и что-то тихо обсуждали, у обоих лица напряжённые, задумчивые, верно, какое-то серьёзное дело обсуждали. Проходящий недалеко Мальцев сделал равнодушный вид, прошагал спокойно за угол бани, а сам тут же, мышью, хотел подкрасться к углу дровяника и подслушать. И почти когда манёвр удался, послышались приближающиеся шаги. Мальцев сделал вид, что пристроился по малой нужде. Вышедшие зеки, Жмых и Череп, удивлённо посмотрели на Мальцева, ещё более удивлённо переглянулись, но ничего не сказали. Правда, вечером Жмых его прищучил у столовки, спросил, пронизывая тёмными глазами, что он делал у бани? Подслушивал?

Мальцев побелел лицом, но нашёлся что сказать:

– Ты что, Жмых?! Нужду справлял! Сам же видел!

Блатной угрожающе посмотрел в побелевшее лицо морячка, сплюнул и отпустил. Повезло тогда Мальцеву, сейчас же такого фарта могло и не быть. Мальцев лежал на нарах и прислушивался.

Дожидаться появления Сашки-пулемётчика вот так, на нарах, было невыносимо. Постоянно тянуло в сон. Вскоре это перетекло в мучения. Барак спал. Мальцев подумывал было встать да сходить до параши, но побоялся, что тепло, которое с таким трудом удалось нагнать под прохудившимся одеялом, потом до побудки не вернуть. Так и лежал, вслушиваясь в тишину. Незаметно уснул, будучи уверенный, что за ним никто не наблюдает. Он ошибался: из противоположного угла всё это время с него не сводили глаз. Когда Мальцев зашевелился, холодная сталь заточки обожгла ладонь притворно уснувшего вора. Если б Мальцев встал, его бы зарезали.

В углу вор так и не сомкнул глаз, ни на секунду не отвлекаясь от спящего Мальцева. У вора была возможность выспаться днём. И он – Хма-ра – с нетерпением ждал наступления утра.

На зоне вчерашнее утро ничем не отличается от сегодняшнего: все они одинаковы, как две дождевые капли. Как и дни – безлико и уныло тянущиеся серым истоптанным сатином. И ничто не должно нарушать установившийся порядок.

Короткий, но такой всепоглощающий звон металлической трубы о рельс пронзительно врывается в спящее сознание. Заключённый, как бы ни был глубок его сон, от этого звона просыпается мгновенно. Все остальные звуки, что рождаются вокруг него во время сна, остаются полыми.

Только проснулся, открыл глаза – и всё! Жуткие признаки бытия мгновенно вонзаются в пробудившееся сознание, а в ушах плывёт и замирает подрагивающий перезвон металла. Шесть часов утра. В бараке холодно… Бескровный свет исходит от одной лампочки; в углах подслеповатая темень, ничего не разглядеть, одни силуэты.

Первые минуты после пробуждения в бараке особенно тяжелы: нужно бороться не только с остатками сна, но ещё и с холодом, с голодом, с непрекращающимися телесными неудобствами, с приглушёнными ворчаниями, охами, вздохами, руганью соседей. Их голоса в это утро кажутся особенно невыносимыми. А потом ещё очередь в тамбуре к параше и к вёдрам с водой. К вёдрам очередь меньше – многие предпочитают мыться после завтрака или перед самым построением на работу.

Огородников считал для себя обязательным ополаскиваться до построения в столовую. Он внушил себе, что если отступится от этой привычки – наступит конец его жизни. Рухнет весь его внутренний мир, рухнут все его надежды оказаться на свободе. Он успел окунуть ладони в холодную воду, ополоснуть лицо: тягучие капли обожгли кожу. От зябкости перехватило дыхание. За этой процедурой его и застал придавленный вскрик дежурного. Барак переполошился разом. Все потянулись к лежанкам третьей бригады.

Сашка среди них. На бегу он вспомнил первые минуты после пробуждения; внутри осело чувство – день будет тяжёлым, неприятности где-то рядом. Притаились и только ждут своего часа. Он знал, где располагается лежанка Мальцева. Спины, создающие толкучку, мешали разглядеть, что происходит там. Сашка-пулемётчик в нетерпении растолкал нескольких зеков. Лицо Мальцева он увидел сразу; тусклый свет одной лампы едва пробивался в эту часть барака, но простынная бледность лица, неестественность застывшей гримасы, невидящие распахнутые глаза.

– Хоть бы веки опустили, – сказал кто-то сбоку вполголоса. Сказал и осёкся.

Над Мальцевым первым склонился Николишин. Подоспевший Сашка слегка тряхнул успевшее одеревенеть тело, тряхнул несознательно, сам не понимая, на что надеялся. Николишин сухой ладонью мягко провёл по векам Мальцева.

Сашка разглядел на шее покойника отчётливый красный рубец, успевший за несколько часов взяться фиолетово-синим цветом, оттенившим следы удушения.

Николишин упредил дёрнувшегося Сашку, и так, чтобы никто, кроме Сашки, не понял смысла его взгляда, посмотрел в сторону каптёрки, где укрывались блатные.

– Не лезь, Санёк… Морячок этот и впрямь был с душком… и мне кажется, филонил насчёт войны!…

Огородников не стал спорить. Он не сводил глаз с багрового пятна возле левого уха покойника. Такой след остаётся от тонкой длинной заточки. И такую заточку он видел буквально вчера в руках Черепа.

***

Вечером этого же дня его позвали в каптёрку. Смерть Мальцева для него уже отошла на второй план, как бы затянулась хмарью дневных забот. Ещё до обеда всплывало в памяти перекошенное смертельными спазмами лицо, но постепенно видение всё мутнело и мутнело, пока совсем не утратило остроту. Как-то приглушённо, с глупой двусмысленностью, вспоминался последний разговор: он был коротким, во время ужина, в столовой. Мальцев справился со своей баландой раньше многих, держа тарелку перед собой, подсел к Огородникову. Подвижное, по-разбойничьи красивое лицо тронула ветряная улыбка. Однако в глазах стояла стужа:

– Привет, бригадир! – в слове «бригадир» таилась двусмысленность. -Смотрю, неплохо справляешься с новыми обязанностями.

– Приходится! – угрюмо парировал Сашка, бережно пережёвывая кусок хлеба. И сразу обратил внимание на его миску; на дне ещё плескалась баланда, даже различил ошмётки варева; вмиг вспомнились слова Николи-шина про необъяснимую сытость Мальцева.

– А ещё вижу с блатными закорешился… К чему, думаю, военному дядечке такой расклад.

– С волками жить да по-волчьи не взвьыть… – в Сашке вдруг проснулось чувство неловкости и неудобства, будто голым оказался перед Мальцевым, будто обокрал кого- то…

На этот раз в каптёрке народу больше обычного. Огородников не стал присматриваться, уверенный, что каждый обнаружит себя в разговоре сам. Лукьян окучивал Огородникова недружелюбным тяжёлым взглядом. Заговорил сразу: