Ксения Букина - Брилонская вишня

Марлин судорожно вздыхает, дрожащими руками тянется к какой-то торбе и вытягивает из нее пачку.

А я слежу за ними затаив дыхание и не понимаю совершенно ничего!

– Черт их знает, – задумчиво говорит комендант, всматриваясь в упаковку. – Пока не выкурю – не пойму… Да все равно лучше моих любимых не сделают, и нечего надеяться. А что там еще у тебя в мешке?

– А, это пластинки новые! Ты же любишь музыку слушать?

Комендант щурится. Медленно берет пластинки.

– Лирику я не слушаю, Марлин, – усмехается. – Откуда ты их вообще взяла? Да и зачем? Был ли смысл?

– Просто… – Марлин становится пунцовой. – Просто я хотела сделать тебе приятное…

– Хочешь сделать мне приятное – надевай, пожалуйста, платок при готовке. Почему в последнее время я постоянно нахожу в еде твои волосы? Почему ты, зная мое к этому отношение, пренебрегаешь элементарными правилами? Почему, в конце концов, за восемь лет нашего брака ты все еще не выучила это наизусть ?

И только сейчас я все понимаю.

Только сейчас я понимаю, кто тот самый строгий муж Марлин, который запрещает ей рожать и не готов к ответственности.

Только сейчас я понимаю, кто та самая нерадивая жена коменданта, которая заляпала тестом его часы и отскребала грязь вилкой.

Только сейчас я понимаю, откуда у Марлин такая трепетность и уважение к нему, почему она так дико его боится и бледнеет при каждом его появлении.

Только сейчас я понимаю, что означает вскользь брошенная им фраза «Лучше вспомните, почему вы до сих пор здесь, фрау Эбнер» и «Если бы на моем месте был кто-то другой, вы вылетели бы в первый же день». Только сейчас понимаю, что добрая и не слишком-то строгая Марлин делает в надзирательницах.

Только сейчас я все прекрасно понимаю. Только сейчас складываю из кусочков целостную картину.

Марлин краснеет еще больше. Переплетает свои пальцы и уничиженно мямлит:

– Но, Берус, я ведь не всегда так делаю, только один раз взяла и…

– И испортила суп!

– Берус…

– Ничего не хочу слышать! Я дал тебе задание, кажется? Не забыла? Вот иди и выполняй, пока работаешь на меня.

Марлин коротко и покорно кивает.

Смотрит на коменданта и осторожно начинает:

– Берус, а… Почему ты ходишь по квартире с обнаженным торсом?

Я сглатываю. Хорошо хоть, Васьки здесь нет…

– Вот тебя забыл спросить, как мне ходить по своей квартире! Могу хоть голым – квартира-то моя!

– Не твоя. Твоя – в Берлине.

– Предлагаешь в Берлин сейчас ехать? Марлин. Делай, пожалуйста, о чем я тебя попросил. И давай только без глупых истерик на пустом месте, у меня и так болит голова.

И вновь Марлин кивает. Коротко и покорно.

А комендант вытягивает папиросу из новой пачки, вставляет ее в зубы и чиркает зажигалкой. Небрежно трет щетину. Морщится. Пытается, видно, распробовать вкус. Опирается одной рукой на стол. Размыкает губы и выпускает порцию дыма. Снова морщится.

А Марлин…

А Марлин смотрит на него безумными глазами. Смотрит – и жадно улавливает каждое его движение, каждую его мимику, каждый его вдох. После стольких лет совместной жизни она все еще влюблена в него – влюблена дико, яростно и бешено. Влюблена так, как только может любить женщина, а страх и великое уважение лишь подпитывают ее чувства.

Она любит.

Он – позволяет ей себя любить.

– Так, а ты чего тут сидейт, русь? – вдруг обращается ко мне комендант.

Я вздрагиваю.

Почему-то теперь стыжусь смотреть Марлин в глаза. Кашлянув, уточняю:

– Так мне продолжать стирку?

– Ты так целый день возиться будешь! Иди и помоги рабочий сила. У него сейчас много работа, а ты заниматься ерундой.

Я киваю.

Торопливо поднимаюсь и спешу к двери.

– Эй, русь!

Замираю.

Осторожно оборачиваюсь, по-прежнему избегая зрительного контакта с Марлин.

Комендант в упор смотрит на меня. Поморщась, выпускает порцию дыма и вдруг выдает:

– А как тебя все-таки зовут?

От неожиданности давлюсь.

Сжимаю горло. Прокашливаюсь и выпаливаю:

– Вера.

Комендант щурится. Кивает. Теряет ко мне всякий интерес.

А я проскальзываю в дверь и сбегаю вниз по лестнице.

Хочу отметить именно этот день.

Именно сегодня.

Потому что сегодня будет ровно две недели, как я нахожусь в штабе.

Помню, как едва приехав сюда, четко себе сказала: покину это место ровно через четырнадцать дней.

Что ж… Уже четырнадцать. Но сбегать я как-то не особенно готова.

Искать семью здесь? Искать семью в лицах штаба? Кого? Ну, разве что… Тамару? А на кого из моей семьи похожа Тамара? На мамку?.. Да нет. Папку?..

Тамара хорошая, но какая-то… пустая, что ли? Нет в ней частички родного, которая могла бы заполнить пустоту в сердце.

Поэтому семья остается существовать лишь в моих снах. И мыслях. Там, где вечер, где пахнет мокрой травой и мамкиными драниками. Там, где Никита грызет конфеты, где баба Катя ворчит на печи и лечит мне спину, где мамка навеселе выплясывает танго под песни граммофона… Братка капризничает и все руки моет, а папка…

А папка дарит мне самое сокровенное. Свою душу.

Делится ею. Делится самым важным, самыми дорогими секретами. Дарит мне веру в лучшее и надежду в доброту звезд…

Там, на звездах, все иначе. Может, там мир как у нас. Деревья как у нас, такие же страны. Возможно, и люди там такие же. Но только добрые. Там, на звездах, быть может, есть и Вернер, и комендант есть. И злобная надзирательница Ведьма, и Васька. Но они другие. Чистые.

Там нет войны. Там вообще нет войн. Вернер там примерный семьянин и владелец большого бульдога, которого очень любит. Комендант – механик, обладающий даже ларьком с часами и умеющий их чинить. Там он занимается своим любимым делом и не выслуживается перед другими… Ведьма служит в милиции и выращивает розы, а Васька работает свахой.

И я там есть. Наверное. Вот только там я сижу дома с семьей, потому что не поступила как последняя сучка, не закатила истерику и не бросила любимых людей. Я, живущая на светящейся планете, намного, намного добрее, умнее и человечнее, чем та я, которая вместе с остальными бултыхается в мусоре нашего огромного злобного мира.

Эта клетка так сдавливает мне ребра, так затрудняет дыхание и ломает крылья, что я просто погибаю, как рыбка в мутной воде аквариума.

Изо дня в день плаваю между стеклянных стен, задыхаюсь оскверненным прокуренным воздухом и лишь смотрю вверх, где, как казалось бы, есть выход – вот он, только руку протяни – и верх стеклянного ящика, свобода! Но я не могу протянуть руку. Я не могу выпрыгнуть отсюда. Я рыбка, и без воды я погибну. Даже такой грязной и мутной.

Поэтому мне просто остается со дна аквариума наблюдать за звездами – той оставшейся частью моего мира за стеклянной стеной.