Далия Трускиновская - Сыск во время чумы

При скверном отношении Архарова к верховой езде отказ от места в карете был поступком умопомрачительным.

Но Левушка кивнул, словно так и надобно. Его лицо сделалось спокойным, деловитым – как у взрослого и опытного офицера. Левушка понял, что теперь розыск по делу об убийстве митрополита только начинается…

Сообразив, что среди дня вряд ли на чумном бастионе сыщется благосклонно настроенный мортус, Архаров решил, что следует привлечь к делу Шварца. Заплатить ему – немцы деньги любят. И пусть поможет распутать сей клубочек. Он запомнил местожительство Шварца – на Никольской в доме вдовы Волошиной. Но там его не оказалось – вдова крикнула в окошко, что жилец является затемно, имея свой ключ, а куда поплелся – того ей не докладывал.

В довершение неприятностей начался дождь. Он застал уже в Зарядье, неподалеку от чумного бастиона.

Спрятаться можно было лишь в храме – и Архаров с Левушкой, воспользовавшись отсутствием чересчур праведных старушек, не только сами взошли на крытую галерею храма Знамения Богоматери, служившую тут папертью, но и привязали внизу коней.

– То-то болото будет у бастиона, – сказал Левушка. – И так там топко, у коней копыта чавкают…

– И у тебя? – спросил погруженный в невеселые мысли Архаров.

Левушка рассмеялся.

– А ты думал – до того отъелся, что от твоей туши у лошади ноги на пядень в землю уходят? Уймись, Николаша, со мной то же самое. Как там еще мортусы на фурах проползут?

Архаров ничего не ответил. Он сидел на ступеньке, сгорбившись, укрытый епанчой, и совершенно не был похож на бравого гвардейца. Левушка даже чуть было не сравнил его с рыночной торговкой, которая, пережидая дождь, прикрывает подолом и краями платка свой выложенный впереди на перевернутом ящике товар – пучки зелени или даже домашнего плетения кружево.

– Проползут, – буркнул Архаров.

– Послушай, – сказал тогда Левушка. – Не может же быть, что этот Устин Петров совсем был ни при чем! Он кого-то выгораживает – как ты полагаешь?

– Он может выгораживать своего дружка Митьку только в одном случае – если не знает, что Митьку ножом прикололи, – подумав, отвечал Архаров. – Только тогда это имеет смысл. Иначе говоря, беря на себя вину в убийстве митрополита, он тем самым сообщает о своей невиновности в смерти того Митьки… знать бы еще, кто его к лавке привязал…

– Николаша, а что, коли отвести туда Шварца? Он же умеет розыск по убийству производить!

– Придется…

– Нет, он определенно в чем-то виновен! Иначе – как бы рубль, ему данный, оказался… оказался…

Левушка не мог изложить свою мысль словесно, однако Архаров его понял.

– За рябой оклюгой. Вот и мне бы хотелось знать, в чем он виновен. И какого рожна лезет в убийцы… Кого, кроме Митьки, он может выгораживать?..

Они толковали, вспоминая подробности, пока совсем не стемнело – а тогда понемногу потянулись к бастиону фуры. Их скрип был слышен издалека.

– Едем, – решил Архаров. – Не ночевать же тут.

Мортусы, кажется, даже не слишком удивились, увидев на воображаемой линии горжи бастиона две конные фигуры в огромных епанчах, закрывающих всадника – полностью, а коня – частично.

У них была морока с кострами – от сырости никак не хотели гореть и давать спасительный дым.

Архаров въехал на бастион, спешился, отдал поводья Левушке и преспокойно пошел туда, где, стоя на корточках и тихо переругиваясь, пытались уберечь едва разгоревшийся огонек огонь мортусы. Они не снимали своих страшных балахонов и колпаков – хоть такая защита от дождя.

– Бог в помощь, молодцы, – сказал он.

– Что-то ты к нам, талыгай, повадился, – ответил кто-то незримый.

– А то так седмай, бряйкой поделемаемся, – добавил глумливый голос.

Архаров сообразил – речь идет о каком-то вареве, поспевающем в котле под навесом.

– Федька где? – спросил он.

– На кой те?

– Спросить хочу.

– Опять про фабричных, что рымище за Яузой поддулили?

По гнусавому голосу Архаров признал Ваню.

– Нет, Иван – прости, не знаю прозвания, – а про иное. Где на Москве рябая оклюга?

Потрясенные мортусы несколько помолчали. Потом грянул хохот.

– Ну, талыгайко, распотешил! – воскликнул Ваня. – Да ты никак в мазурики податься решил?

– Клевым мазом будет!

– Хило тебе, талыгай, в ховряках, решил к шурам прибиться?

– Какая те Москва? Не Москва – а Ботуса!

Архаров выслушал все эти речи, понимая, что нужно дать мужикам выкричаться.

Наконец установилось молчание – шутки иссякли, а давать повод к новым Архаров не собирался.

– Так на что тебе рябая оклюга? – спросил Ваня. – Девки там, что ли, дают не за пятак, а за так?

Кто-то тихонько засмеялся, но не менее дюжины мортусов – и те, что с самого начала возились с костром, и те, что подтянулись из темноты, – молча ждали ответа.

– Я уж всем говорил, вдругорядь повторю – ищу, кто убил владыку Амвросия. Верные люди сказали – тот, кто знает, проживает за рябой оклюгой.

– Соврали тебе верные люди! – обрадовал его голос, более или менее знакомый, но не Федькин. – За рябой оклюгой иные оклюги скопом, а при них – кладбища. Вот разве ухленник тебе надобен…

– Откапывать будешь, талыгайко? – скволь общий смех осведомился басовитый голос, опять же знакомый. – Лопаткой одолжить? Мы-то все закапываем, а ты – откапывать?..

– Ладно тебе, Тимоша, – вот этот звонкий молодой голос уже был точно Федькин. – Демка, растолкуй, что там за рябая оклюга.

– Верши, Федя… – со смутной угрозой предупредил Ваня.

– Да и бас верши, – огрызнулся Федька.

Вышел мортус, встал перед Архаровым и заговорил, не снимая черного колпака.

– Церковь на Красной площади знаешь? – спросил Демка. – О восьми куполах, и всяк на свой лад, и размалеваны – в глазах от них рябит? Ну так то она и есть. А за ней – уж не знаю, сколько церквушек. И при каждой – кладбище. И все – на спуске к реке.

– Покровский собор, – сказал кто-то.

– Благодарствую, – отвечал Архаров. – Простите, что без гостинца, вот вам на приварок.

Он достал из кармана кошелек, вынул несколько монет – и, не глядя, протянул руку.

Он полагал, что деньги возьмет Федька или же тот из мортусов, что рассказал про рябую оклюгу. Но вперед выдвинулся Ваня, коего Архаров уже как-то приспособился опознавать, и раскрыл грязную ладонь.

Что-то было в этом движении, подкупившее Архарова. Словно бы мортус – явно каторжник, колодник с вырванными неведомо за какие подвиги ноздрями, – показывал всем, что у него с диковинным талыгаем свои отношения, и таким образом вроде становился в глазах всего бастионного общества на какую-то иную ступеньку. Может, он тут считался старшим, вожаком артели, к которому сбегались в лапу все доходы. Опять же, никто бы не посмел назвать этого здоровенного и грозного Ваню подлипалой – а вот Федьку, скорее всего, назвали бы, и Ваня это знал.