Рустам Рустамов - Падение. Том 1

Так сильно был увлечен сервировкой стола, что не заметил, сколько прошло времени. Когда увидел ее рядом с собой, сказал:

– Вот, все готово.

Сирануш улыбнулась, похвалила его, предложила тоже принять душ и сказала, что чистое полотенце висит там. Он зашел в ванную комнату, сполоснулся и через некоторое время вышел, надев халат, висевший там, и недоуменно посмотрел на нее. Она поняла все и сказала, что в номерах такого класса все это полагается, и ее заслуги в этом нет. Удовлетворенный ее ответом, улыбнулся и сел на диван рядом с ней, взял мандарин, почистил и, поделив на две половинки, одну половинку предложил ей. Та взяла и сказала, что мандарины привез абхаз Валерий Бегелури из собственного сада. Мандарины действительно были очень вкусные. Он наполнил бокалы, и молодые люди продолжили банкет уже в более приятной и желанной для обоих обстановке. Она выпила немного и сказала, что пойдет спать в спальную комнату, а ему предложила, если пожелает, лечь на диване. Конечно, он рассчитывал не на это, и мечта, загоревшаяся в душе, начала постепенно угасать. Поймав его настроение, сказала:

– Мне мама всегда рассказывала сказки перед сном. Теперь, поскольку мамы нет рядом, эта миссия возлагается на тебя.

У него снова загорелись глаза, и, лукаво улыбаясь, сказал, что не только сказку расскажет, но и убаюкает ее. Она улыбнулась, встала и прошла в спальню. Убрав все со столика, он тоже прошел за ней.

Свет был выключен, только у изголовья кровати горел торшер, и его слабый свет освещал ее лицо. Она лежала, прикрывшись одеялом. Особую возбуждающую контрастность создавали ее черные волосы, закрывающие почти всю поверхность белоснежной подушки. Она держала одеяло двумя руками повыше груди, на уровне шеи. Он взял ее двумя руками за плечи и тихо спросил:

– Какую тебе сказку рассказать, принцесса?

– О любви, и пока сказка не закончится, можешь прилечь рядом.

Набравшись смелости или, другими словами, вытолкнув стеснительность, он ответил:

– Что о любви рассказывать? Ее нужно создавать, а точнее – творить.

С этими словами наклонился к ней и прильнул к ее губам. Она отпустила одеяло, обняла его за шею. Трудно определить, сколько длились страстные поцелуи, и сам не помнил, как оказался под ее одеялом и отчего вдруг погас торшер; только уличные фонари, с трудом пробиваясь через плотные шторы, создавали мерцающую, почти затухающую освещенность в теперь уже их спальне. И эта слабая, почти затухающая освещенность давала им силу и страсть. Они не устояли перед напором зова природы. Одеяло давно сползло на пол, однако этого не заметили, согреваясь в объятиях друг друга энергией любви. Он прижался к ней изо всей силы, и она, обхватив его руками, притягивала к себе. Когда была исполнена воля страсти и удовлетворена ее потребность на первом уровне, он, почти обессиленный, упал на ее грудь, затем лег на бок рядом с ней. Она повернулась к нему лицом и обняла его, и они снова поцеловались. Он наслаждался, проводя рукой по ее гладкому телу. Она повернула его на спину, положила голову ему на грудь и, глядя ему в глаза, спросила:

– Что ты испытываешь в эту минуту?

Он ответил коротко и лаконично:

– Бесконечное наслаждение и безграничную любовь.

– Тебе в награду будут мои поцелуи, – сказала она и начала его целовать.

Она осыпала все его тело поцелуями, тот, испытывая удовольствие, закрывал глаза. Небольшой золотой нательный крестик, висевший на ее шее на золотой цепочке, также касался всего его тела и пронизывал холодком. На это не обращал внимания, так как удовлетворение физиологической потребности и природного инстинкта пересиливало и побеждало слабый холодок коварного металла; та тоже забыла о крестике. Его возбуждала ее беспредельная страсть, потому что в жизни не испытывал такого удовольствия от поцелуев девушек, если учесть, что был не из робкого десятка и в отношениях с девушками в годы учебы в университете имел успех. Она повернулась к нему спиной и попросила его погладить ей спину. Ее спина привлекала его давно, и с удовольствием принялся за дело, целовал и гладил ей спину, она стонала от удовольствия, и ее стоны доставляли ему особое удовлетворение. Удовлетворив сполна взаимную страсть, оба легли на спину. Она положила свою маленькую голову ему на руку и спросила:

– Сколько тебе было лет, когда в первый раз захотел женщину по-настоящему, как мужчина?

– Не помню, наверное, в четырнадцать или пятнадцать, – ответил он.

– А я в одиннадцать, – сказала она и продолжила: – Отец у меня работал на ферме, я часто ходила к нему туда, носила обед. Там были лошади, кони, быки и коровы. Часто видела, как они бывают вместе, но как-то было все равно, не обращала внимания. Но однажды мне встретились конь и кобыла. Я почему-то остановилась, смотрела, как тот ухаживает за ней, меня это заинтересовало, стояла как завороженная, смотрела с вожделением и, когда они начали совокупляться, не могла оторвать глаз. Чувствовала всю его мощь на себе. Завидовала этой кобыле. Ты не поверишь, но это так. Вот тогда я почувствовала себя настоящей женщиной, мне тоже хотелось удовлетворение инстинкта, заложенного природой. – Неожиданно она сменила тему разговора вопросом: – Слушай, а ты знаешь, как формируется сознание человека? – и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Умственные способности, вообще сознание мальчиков формируется от матери, а сознание девочек – от отца. Я об этом читала у одного философа, правда, сейчас забыла, как его звали. Из древних, может, даже Аристотель.

– И что из этого? – недоуменно спросил он.

– А то, что мы, армянки, ненасытные, нам всегда всего мало, даже скажу больше: нам не то что всего мало, нам ничего не хватает никогда, мы ненасытные во всем. Мы формируем сознание мужчин подобно своему, и они формируют сознание новых девочек, будущих женщин. Это замкнутый круг, и нам из этого не выйти. Наша неудовлетворенность в «этом» распространяется на все, понимаешь ты?

– Теперь понимаю, – ответил он.

Слушая внимательно, он хотел было спросить, прошло ли чувство зависти к той кобыле, но после трагично-пламенной ее речи передумал; повернулся к ней, крепко поцеловал в губы и сказал:

– Давай спать, завтра рано вставать в дорогу.

Сам лежал и представлял картину спаривания двух лошадей, с горечью осознавал, что, может, она и дотянула бы до той кобылы в своих страстях, однако он и близко не стоит не то чтобы с тем колхозным жеребцом, взбудоражившим ее воображение еще в невинном девичьем возрасте, но даже с цирковым пони. От этих мыслей стало ему горько и, сказав про себя: «Ненасытная кобылка колхозная», улыбнулся остроумию придуманной фразы, отвернулся к стене и быстро заснул.