Рустам Рустамов - Падение. Том 1

Здесь Зордан все-таки осмелился и спросил:

– Дядя Мелкон, а почему вы помогали им, да тем более последнему, с которым воевали?

На что Мелкон спокойно ответил:

– Ничего, пусть строятся, все равно нам достанется, мы же их выселим снова, и на этот раз безвозвратно; что касается последнего, то я знал весь его род, они потеряли столько, что не сравнить ни с чем. Я же сказал, пусть строится тоже, не жалко. Жаль только одного – он не увидит очередного изгнания их из тех земель, и я, наверное, не увижу. Знаешь, Зорик, больше жалею, что тот не увидит этого дня, нежели я. Да, не увижу этого дня, но нисколько не сомневаюсь, что этот день наступит. Ох… С каким удовольствием я снова преследовал бы их в тех горах. Знаешь еще о чем жалею? О том, что из семьи предателя Арменака, как выяснилось позже, мы тогда не всех покарали. Младший сын был у него еще, сейчас живет в Тутуджуре. Известен как огру – вор Ильяс, и как ты думаешь, с кем он дружит? Как и предатель-отец, с алтычаевцами, особенно с моим последним «знакомым». Такие друзья – не разлей вода. Говорят, в тюрьме сидели вместе. Ведь тогда о нашем плане им сообщил как раз Арменак, жил он тогда в Мартуни, когда я узнал о его предательстве, отправил туда Юзбашяна с несколькими бойцами. Юзбашян не справился, оставил в живых этого гаденыша, и тот ходил потом везде, трезвонил, что его семью уничтожили армянские бойцы, а не турки. Командарм был недоволен, Юзбашяна передали военному суду, и тот получил по заслугам. Знаешь, Зорик, эту тактику придумал командарм, оправдывает себя безотказно. Покараешь своих предателей и показываешь на врага, а потом можно и нужно поплакать по «невинно убиенным».

Мелкон чем больше рассказывал, тем больше волновался. Несмотря на это, не терял нити разговора. Алик удивлялся цепкости его памяти. Далее он продолжил:

– Нам важно не только изгнание из Армении азербайджанцев, но также воссоединение Карабаха и Армении. К сожалению, я не увижу возрожденную Великую Армению. Эта задача возлагается на вас, дети мои.

На этом месте Мелкон умолк, смотрел, уставившись взглядом в одну точку, будто спал с открытыми глазами. Зордан дал знак Алику, они встали из-за стола и спустились вниз; сказал, что такое бывает у дяди Мелкона, когда волнуется. Пройдет немного времени, придет в себя, и все будет в порядке. Они ходили по саду и говорили о старом Мелконе. Говорил в основном Зордан, в конце беседы сказал:

– Алик, ты счастливый человек: у тебя есть такой дядя, живая легенда, свидетель века. Подумай, напиши о нем, он ведь достоин этого.

В это время услышали голос Мелкона:

– Эй, молодежь, что вы меня оставили одного? Думаете, что старый Мелкон не способен с вами потягаться в спорах? Зря.

С этими словами тоже спустился вниз, и молодые заметили, что он одет по-праздничному – не броско, но со вкусом.

– Ну что, едем в Дилижан на ужин? – весело спросил он. – Я угощаю, – и, не давая им возразить, добавил: – Вы – мои гости.

Не спеша они направились к центральной улице и сели в первую попавшуюся машину. Дело в том, что в поселке Мелкона все знали, относились с уважением и никто никогда ему не отказывал в просьбах.

Посиделки удались на славу, все было на высшем уровне. Вернулись домой за полночь, Алик был изрядно пьян, но Мелкон и Зордан были почти трезвые. Они уложили его спать, сами прошли в другую комнату. Мы сейчас не будем приводить содержание их беседы, но скажем только одно: в эту ночь Зордан получил от стареющего, но еще бодрого Мелкона план дальнейшей работы, можно сказать, до конца века. В эту ночь были посеяны семена злобы и ненависти, которые в будущем должны были дать (и, конечно же, дали) обильные всходы.

Утром, когда они только позавтракали, у ворот просигналило такси с ереванскими номерами. Тепло попрощались с Мелконом, тот проводил их до ворот. Сели в машину и взяли курс в сторону столицы. В голове у Алика все крутились последние слова дяди. «Мы, возможно, больше не увидимся, но ты должен делать то, чем гордилась бы твоя покойная мать и, конечно же, я».

Оба сели, как и раньше, на заднем сидении. Особого разговора не было, потому как Алик соображал с трудом; Зордан же, наоборот, был бодр и весел и пытался развеселить друга, будто получил дополнительный заряд энергии от чистого дилижанского воздуха. Он действительно получил заряд энергии, но не только от чистого воздуха. Самое главное, его вдохновляла встреча с Мелконом. Теперь знал, о чем и как будет писать, и осознавал, что произведения, которые напишет в будущем, будут иметь мировые последствия и не меньше. Только нужно обезвредить отдельных недоразвитых, которые мешают продвижению нации к благородной цели.

В город они приехали довольно быстро и сразу же поехали на конференцию.

– Успеем на вторую половину после обеда, все нормально, – сказал Зордан.

Действительно, ко второй половине конференции они успели. В глаза сразу бросилось, что все места в президиуме были заняты. Появилось много новых лиц из числа старшего поколения, творцов из всех трех республик, и в зале все места были заняты. Прибыли те приглашенные, которые по каким-то причинам не могли приехать в первый день. В зале уже сидели вперемешку, а не как в первый день – обособленно. Для выступления слово предоставили молодой поэтессе из Азербайджана, Текмине Ниязбейли. Когда она шла к трибуне, почему-то многие оборачивались и смотрели на молодого армянского поэта Карена Меликсетяна, которого в кругу друзей все называли за добрый и веселый нрав весельчаком, но после того как он перевел армянского поэта-песенника Саят-Нову на все три языки Закавказья, прозвали его Саят-Нова.

Саят-Нова писал на всех трех языках Закавказья, однако абсолютное большинство его произведений написаны на азербайджанском, и по этой причине многие литературоведы не без основания считают его азербайджанским поэтом.

К двухсотпятидесятилетию со дня рождения Саят- Новы Карен перевел его стихи с одного языка на два других. Он сам великолепно знал все три языка. Родом был из Иджевана, родился в семье простого сельского труженика – пастуха Вагана Меликсетяна. Его детство прошло на границе трех республик, и потому все три языка были для него родными. Что касается Текмине Ниязбейли, то, как говорили друзья, он «неровно дышал» к ней. Вот и сейчас, когда та шла к трибуне, все с улыбкой смотрели на него. Кто-то бросил:

– Саят-Нова, она тебе не по зубам! У нее мать – азербайджанка, отец – лезгин, а сама она с характером, как перец горький, и к тому же, говорят, уже обручена с каким-то композитором из горских евреев. Так что птичка улетела, можно сказать.

На это Саят-Нова ответил: