Алексей Белов-Скарятин - Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия

По окончании трапезы маленькая Эра бросилась знакомиться со своими новыми игрушками, и день, начинавшийся столь удивительно, снова вошёл в привычное русло. Однако, после обеда её отвезли к придворному фотографу, который запечатлел её в полный рост, в обычном белом платье и красных детских туфлях, но с корзиной цветов в руках. Эти цветы были искусственными и принадлежали фотографу, но они так понравились маленькой Эре, что, когда пришло время ехать домой, она горько расплакалась, потому что не могла забрать корзину с собой.

Кое-что новое, отличное от других дней, случи-лось и за ужином, когда был неожиданно подан розовый торт-мороженое, на котором большими белыми сахарными буквами было написано "Счастливых Именин!", а затем маленькая Эра нашла там сюрприз в виде миниатюрной фарфоровой куколки, таинственным образом спрятанный в специально отрезанном для неё куске. После ужина состоялся грандиозный парад вокруг детской, возглавляемый матерью, несущей Джери. Этот парад, предложенный фройляйн Шелл, был немецким обычаем под названием Факельцуг 5 5 По-немецки "Факельное шествие" , при котором все участники, маршируя и держа зажжённые свечи, громко пели импровизированные поздравления и пожелания.

Поскольку все пели что-то разное и на многих языках – русском, английском, немецком, польском и французском – да к тому же каждый на свой мотив, то шум стоял невообразимый, хотя в целом очень приятный и вдохновляющий. Три раза они протопали по комнате, парами одна за другой, затем вежливо и торжественно пожелали спокойной ночи Имениннице и удалились, оставив Нану отвечать за заключительные процедуры раздевания, умывания и укладывания в постель.

Так закончились самые первые именины маленькой Эры, оставившие неизгладимые впечатления и воспоминания на всю её жизнь.

Ирина Скарятина – от первого лица

Мои самые ранние воспоминания почти неуловимы, словно дымные тени, и первое, проступающее явно в моей памяти, относится ко времени, когда мне года три или четыре. Я так ясно вижу себя одетой в маленькое белое платьице с красным поясом, красными туфлями и красными коралловыми бусами в тон, сидящей на скамеечке для ног около бабушкиного шезлонга , держащей её за руку и слушающей её голос, тихо шепчущий снова и снова: "Что за прелестное дитя – какое прелестное!"

Я отчётливо помню, как я довольна и как радостно кричу своей английской няне, входящей в комнату, чтобы забрать меня домой: "Нана, я – прелестное дитя, так говорит бабушка!". И сразу же – своё чувство острого раздражения после того, как Нана уважительно произносит: "Да, Княгиня", – обращаясь к бабушке, а затем – вполголоса ко мне: "Небу'смешной", – и рывком завязывает ленты моей шляпки, как делает всегда, когда сердится.

Хотя по-своему она очень любила меня, но совершенно не одобряла, когда баловали детей, и потому частенько использовала это "Небу'смешной", чтобы уменьшить воздействие на меня любых "портящих" слов. "Небу'смешной" было постоянно звучавшим в моей детской и оттого привычным выражением, хотя в течение многих лет я думала, что это одно слово.

Следующее, что я помню, это катания в закрытом ландо по улицам Санкт-Петербурга, на которые меня каждый день после обеда вывозит няня. На мне бархатное пальто в шотландскую клетку, отороченное мехом, щекочущим шею, и простая шляпка с полями, больно сдавливающая уши. Устав долго сидеть на месте, я стою у открытого окна, посылая воздушные поцелуи прохожим. Некоторые отвечают – другие нет, но, когда они этого не делают, я чувствую обиду. Внезапно с ландо ровняются сани, и молодая дама, румяная и смеющаяся, бросает мне букет фиалок, крича по-английски: "Лови, глупышка!"

Я в восторге, но Нана отстраняет меня от окна, закрывая его, а затем всю дорогу назад ворчит о "бесцеремонности некоторых людей". Я спрашиваю, что означают "бесцеремонность" и "глупыш-ка", но она резко бросает: "Небу'смешной", – и я прекрасно понимаю, что никаких объяснений не последует. Поэтому я тихо сижу и размышляю.

Когда мы возвращаемся домой, я слышу, как она с негодованием рассказывает моей матери историю о розовощёкой леди с фиалками. Она снова использует слово "бесцеремонность", но мама смеётся, поднимает меня на руки, крепко обнимает и говорит: "Мне нравится это – глупышка. Оно ей очень подходит".

Я торжествующе смотрю на Нану через мамино плечо, ожидая увидеть её хмурый взгляд, но та тоже смеётся, и внезапно я чувствую себя бесконечно счастливой.

Потом в моей жизни появляется медвежонок. Это маленький детёныш, принесённый в дом отцом после охоты в великих брянских лесах, где была застрелена медведица-мать. Я люблю этого малыша, прозванного нами "Мишей", обнимаю его и играю с ним часами. Будучи едва выше него, – когда он поднимается на задние лапы, и мы стоим бок о бок перед высоким зеркалом в бальной зале, – я всё равно горжусь своим ростом. Но в один прекрасный день его увозят в зоопарк, разбивая мне сердце. Ничто не может меня утешить – даже появление дивного механического медведя с моноклем, поющего песенку после каждого завода. Я ненавижу его, стараюсь изо всех сил сломать, но заканчивается тем, что Нана ставит меня в угол!

Примерно в то же время у меня развивается страсть к зонтикам от солнца и дождя, которые я по какой-то неизвестной причине зову "бежидойдь". Моя детская полна ими, купленными по моей большой просьбе, но всякий раз, когда меня спрашивают, что я желала бы получить в подарок, я быстро отвечаю: "Бежидойдь". Никто не знал, откуда у меня взялось это название, хотя Нана всегда утверждала, что оно означает: "Бежим домой, идёт дождь". Наверное, она была права, и "бежидойдь" являлся аббревиатурой всех этих слов!

Однажды мне кто-то всерьёз сказал, что, посадив зонтик в землю, можно вырастить много маленьких, и я как сейчас помню своё лихорадочное волнение, с которым я прикопала один в саду, поливала его и с тревогой ожидала появления его деток.

Позже следует увлечение заварочными чайниками, когда я вдруг стала без ума от них, как раньше от зонтиков, и в тот год никто не осмеливался подарить мне что-либо иное. Чайнички дорогие и дешёвые, большие и маленькие, всевозможных цен, размеров и расцветок – у меня в детской была собрана абсолютно уникальная коллекция, которая могла сравниться лишь с таким же нелепым скопищем "бежидойдей". В течение долгих лет я берегла многие из этих чайничков, и, не разрушь революция мой дом, они, вероятно, были бы у меня по сей день.

Мне было около четырёх или пяти лет, когда моя старшая сестра Мэри обручилась, и в семейном кругу появился странный молодой человек по имени барон Николай Врангель (что, как мне казалось, звучало очень забавно), который, к моему большому раздражению и неудовольствию, просил называть себя моим братом.