Вера Мутафчиева - Дело султана Джема

Я теперь исключаю случайность во всем, что имеет касательство к Джему, поэтому не верю и тому, что король Матиаш, единственный наш настоящий союзник, возглавлявший борьбу против турецкой опасности, умер своей смертью; в сорок семь лет не умирают ни с того ни с сего.

Эта смерть была вполне неожиданна, а кое для кого и вполне своевременна, например для германского императора, только что узнавшего, что Иннокентий более склонен уступить Джема королю Матиашу (после девяти лет торговли!), нежели ему. Должен напомнить, что святой отец предложил это собору третьего апреля. Шестого апреля король Матиаш был уже мертв – некоторые умеют действовать быстро.

Могу себе представить, какой это был бы удар для Джема, будь Джем еще чувствителен к ударам, – не стало единственного нашего союзника. (Если не считать Карла Савойского, которого тоже уже нет в живых.) Я, разумеется, оберегаю Джема от этой вести, хотя и убежден, что она с трудом проникнет в его сознание, – Джем все еще живет в полном оцепенении, в каком-то полузабытьи. Теперь это уже не только гашиш, но и последствия его: распад воли, разложение сознания, онемение всех членов. Сколько еще продержится в этом полусуществовании дряхлое, разрушенное тело? Еще очень молодое, вот в чем беда. Джем с трудом волочит е о из угла в угол: уже несколько месяцев нас не выпускают даже в ватиканские сады – столь велика, по их уверению, опасность покушения; мучительно ищет, куда себя деть; его лицо кривится, точно от боли; а я не знаю, донимает ли Джема боль либо же он просто досадует нa то, что еще живет на свете. Живет, чтобы дать занятое тем двадцати государственным мужам, что с утра до вечера заседают, торгуются, сыплют угрозами и обещаниями.

Нет, не придумать более страшного издевательства чем жизнь!

До чего мы дошли! Вчера в Рим прибыл посол Баязида, дабы участвовать в соборе. Мусульманский представитель в Ватикане! Христианский бог, что ты скажешь на это?

Папа, по-видимому, немного смешался от такого неслыханного неприличия, но наш единоверец был встречен в Анконе послами Франции, Шотландии, Неаполя и Венеции. Они ввели его в Ватикан с такими почестями, что Иннокентий слова сказать не мог. Впрочем, пусть Антуан рассказывает эти басни кому другому, а не мне! Иннокентий сам пожелал беседовать с турком, но прибегнул к услугам подставных лиц, чтобы сохранить за собой право возмущаться и разыгрывать оскорбленною добродетель!

Наш единоверец был красноречив и краток: султан Баязид обещает оставить в покое христианские державы (в полном покое, до конца своих дней) – при условии, что Джем до конца своих дней останется в Ватикане.

Предложения Баязида внесли сумятицу в собор, который напоследок превратился чуть ли не в ярмарочный балаган, так говорят в городе. Если Баязид готов сохранить существующее положение вещей, поход явно лишается смысла – таково всеобщее мнение. Как будто он состоялся бы, даже если бы Баязид и решил идти войной на западные государства!

А вчера вечером Антуан распотешил меня еще одним известием – их так много, что я не успеваю все записывать! После выступления на соборе турок попросил личной аудиенции у Иннокентия; такие аудиенции с глазу на глаз обычно имеют десятки незримых свидетелей, и я еще до наступления вечера был обо всем осведомлен так, будто самолично присутствовал при разговоре между нашим соотечественником и папой. Турок заявил его святейшеству, что брат Д'Обюссон большой мошенник; по его словам, означенный Д'Обюссон получал в минувшие годы не по 45, а по 60 тысяч дукатов, не считая подарков, и разницу клал в карман. Как посмотрит на это его святейшество?

Пока его святейшество размышлял, как на это надлежит посмотреть, турок преподнес ему еще один сюрприз. Словеса, произнесенные им перед собором, предназначались собору, сказал он. Баязид-хан отнюдь не склонен обещать мир всем христианским державам только за то, чтобы Джем содержался в Ватикане, – такая плата непомерно щедра. Однако он готов подписать с папой тайное обязательство не нападать на Италию. Только на Италию, подчеркнул он. Словом, если Иннокентий негласно откажется от крестового похода, которому и без того не суждено осуществиться, Баязид не тронет Италию.

Иннокентий, естественно, весьма убедительно изобразил возмущение, гневался и призывал всех святых в уверение того, что продолжит подготовку похода. Но Баязидов посол едва ли ожидал иного – ведь он сам предложил Иннокентию не разглашать договор с Баязидом. Что ж, Иннокентий и не разглашает. Иннокентий продолжает разыгрывать спектакль, ибо знает, что на его тайной встрече присутствовали и Венеция, и Франция, и уж во всяком случае Неаполь.

Вчера вечером Антуан недовольно ворчал – его король не допустит такого поворота событий, говорит он. Куда, мол, годится, чтобы Папство в одиночку вело переговоры с Баязидом, когда Джем по праву является собственностью его королевского величества? Ну, пойдет теперь свара между папой и Карлом VIII!

Как мало трогает меня все это! Джем не имеет теперь ничего общего с делом Джема, абсолютно ничего! Все чаще думаю я о бегстве из Рима. Почему я еще не сделал ни одной попытки? Похоже, мне все же хочется увидеть, чем закончится вся эта игра, поводом для которой послужил мой господин.

Собор мало-помалу замер – послы один за другим, еще до наступления Нового года, покинули Рим. Я выиграл спор с самим собой – поход не состоится, это ясно. В особенности после того, как Баязид пообещал Италии мир.

Теперь христиане усиленно воюют между собой. Наследники короля Матиаша, к выгоде германского императора, схватились насмерть. Сдается мне, конец Венгерского королевства близок. Одна половина – у Османов, вторая – у Габсбургов. А ведь можно было! Король Матиаш мог отвоевать всю свою порабощенную землю, если бы только ему отдали Джема…

У Папства новые заботы – Ферран Неаполитанский напирает сильнее, чем когда-либо. Французы сражаются с британцами. Только в Испании христиане воюют против мусульман, испанцы теснят мавров назад в Африку.

А мы сидим в Ватикане. Джем уже полтора года не выходил за порог. Бурганефская история повторяется. Но здесь у нас по крайней мере есть комфорт.

Римская зима напоминает нашу. Не снег, а слякоть, теплое серое небо, черные от влаги деревья. Это единственное, что изменилось для нас в роскошной ватиканской тюрьме. Нет, все-таки что-то должно произойти, на какой-то час ослабнет надзор надо мной – тогда пусть меня поищут! Решено, уже давно решено, но не хочу навлекать на себя подозрения неудачной попыткой – ведь меня считают безгранично преданным слугой, который будет трястись над своим господином до последнего его вздоха. Пусть считают!