Вера Мутафчиева - Дело султана Джема

Я заметил, что толпа пришла в движение: султан Джем – юноша, успевший стать легендой, – приближался к площади. Признаюсь, меня чуть кольнула естественная зависть пятидесятилетнего к двадцатилетнему, естественная досада духовного пастыря при виде светского властителя. Не трудитесь возражать, что в нашу эпоху власть церкви была, по сути, несравненно сильнее, чем любая мирская власть, – мне это известно. По сути – да, но она испытывала ограничения во внешнем своем выражении, во всех этих цветах, конях, лентах и прочей приятной суетности.

Не стану отрицать, что первое мое впечатление от Джема было по меньшей мере неожиданным. Ко мне приближался – медленно, чтобы отвечать на приветствия толпы, – отнюдь не варвар. Светлокожий и светловолосый, какими бывают наши юноши в Нормандии или Эльзасе, – быть может, только чуть ярче и с более выразительным лицом. Да, это всего сильнее поразило меня: у него было лицо человека мыслящего и чувствующего, что противоречило моим представлениям о духовном мире восточных людей.

– Добро пожаловать на землю святого нашего Ордена, ваше высочество! – вот первые мои слова, обращенные к Джему. – Родос счастлив оказать гостеприимство сыну Великого Завоевателя. Пусть отныне навсегда утихнет вражда между доблестным нашим оружием; пусть утро вашей власти станет началом вечного мира между Портой и Орденом!

Гость ответил на своем непонятном языке нечто, прозвучавшее в переводе брата Бруно крайне бледно, – смысл был тот, что счастье-де обоюдно и Джем преисполнен доверия к мудрости и благочестию нашего Ордена.

Мне стало смешно, когда гостя повели в его покои. Я, годившийся ему в отцы, поднялся по лестнице без всякой помощи, а его – цветущего, молодого – двое язычников подталкивали и подпирали так, что едва не сбили с ног. Позже я узнал: таков у них обычай. Оказавшись в самих покоях, Джем огляделся – без взыскательности, но и без восхищения. Словно бог весть с коих пор привык жить в подобном убранстве.

– Вы позволите мне на несколько часов оставить вас, ваше высочество, – сказал я. – Отдохните с дороги и приготовьтесь к торжественному ужину в вашу честь. Под вечер я пришлю своих приближенных, которые проводят вас ко мне во дворец.

Ужин, приближенные, дворец… Я сознательно подчеркивал перед гостем свое величие, давая понять, что Родос не какая-нибудь Карамания, что наша жизнь выковала иные мерила, иные установления. Джем, казалось, не замечал моих попыток – он слушал меня рассеянно, как человек, которому не терпится остаться наедине с самим собой. Впрочем, я желал того же.

Ибо вторую половину дня 29 июля я провел в трудах и напряжении, каких едва ли стоил султану Джему год его борьбы. В эту половину дня я вел поединок со всеми мировыми силами – от султана Баязида Второго до его святейшества папы.

Вел я эту борьбу из своего кабинета, точнее – из-за своего письменного стола. Я составил с десяток писем. Каждое из них настолько отличалось от остальных, настолько по-иному освещало события и предлагало для их разрешения меры настолько противоположные, что мне казалось, будто я десять раз меняю не только кожу, но и душу, перевоплощаюсь в десять различных владетелей.

Дивлюсь я вам! Отчего вы полагаете, будто только ваш сегодняшний мир раздираем непримиримыми противоречиями? Отчего – вопреки тысячелетнему опыту – человечество в каждый отдельный день склонно считать, будто именно этот день являет собой вершину человеческой истории? Мы также (и как я полагал тогда – справедливо) считали свое время «переломным в истории человечества». Как вам известно, XV век был чреват конфликтами не только в суждениях. Он подготовил Тридцатилетнюю и Столетнюю войны, подготовил инквизицию, революцию во Фландрии и Варфоломеевскою ночь. Что же? Вы станете убеждать меня, что ваша эпоха более значительна?

Простите, я снова отклоняюсь, но мне хочется, чтобы вы имели в виду нечто недостаточно уясненное и замалчивавшееся в истории нашего столетия: тот факт, что именно тогда Восток перестал играть роль в европейской политике.

За тысячелетие – а это половина всего того времени, что существует на земле христианство, – Запад потерял свое первенствующее значение, он подвергся влиянию варваров. Владетельские дома вырастали тут как грибы, и эти крохотные непрочные государства состояли в сложной зависимости от многих сил – каждое из них кормили несколько тысяч крепостных и защищали несколько сотен воинов. Запад измельчал. Единственное, что еще сплачивало его, был Рим, Папство. Слабое утешение. Меж тем Восток ушел далеко вперед, варварам не удалось подчинить его, напротив, он сделал из них своих подданных или соратников, возвысив их до себя.

Византия!.. Имеете ли вы, ее наследники, представление о том, чем была Византия для средневековья? То, что пятнадцатый век на Западе приписал себе как свою заслугу – открытие Человека, возрождение античного наследия, положительной науки, если хотите, – все это Византия знала всегда, все это она перенесла из античности в последующие времена. Византия послужила мостом между двумя цивилизациями, мостом блистательным, подчеркиваю, хотя сам я европеец и католик.

В то время как на Западе мало кто из коронованных особ знал грамоту, в Византии – и не только в Византии, но даже на таких ее окраинах, как Болгария или Сербия, правителями бывали поэты, книжники. Зачем вы указываете мне на Лютера и лютеранство – коренной духовный переворот! На Востоке за столетия до Лютера распространялись ереси, крохами от коих питалось недовольство западного крестьянства; Восток обладал своей противоцерковной литературой, тайно, частями переправлявшейся на Запад.

Вам, не правда ли, кажется странным, что служитель Римской церкви так принижает своих единоверцев – обычно это не свойственно нам, вы правы. Но мы обязаны были знать, что представляют собой Византия и Балканы, ибо они мешали нам.

Мешали – это самое подходящее слово; пять столетий минуло с тех пор, и кое-какие истины могут уже быть изречены вслух. Нам мешало свободомыслие европейского Востока, где цари позволяли себе брать в жены еврейку либо актрису, где сами властители часто бывали еретиками, где возрождались и ширились всевозможные языческие течения и общество было свободно от религиозных, сословных, национальных предрассудков; нам мешало, что на Востоке церковь находилась в подчинении у светской власти, тем самым подавая дурной пример западным государям; наконец, а может быть, и прежде всего мешало то, что Византия и ее союзники умели, как никто, растить, производить и торговать. Они держали в своих руках торговые пути между Востоком и Западом, диктовали нам цены и пошлины, играли нами – не владевшими тайнами стекла, сафьяна, золотых и серебряных нитей. Тысячелетняя империя терпела всякого рода удары со стороны дикарей и варваров, поглощала их или перемалывала, росла, уменьшалась, падала и вновь возрождалась из пепла… Преемники ее и наследники, склоните главы свои перед Византией!