Олег Иралин - Завет Чингисхана. Доблестным предкам посвящается

Так, приговаривая, она накормила Тэмуджина, и бросила ворох какого-то белья ближе к очагу. Он прилёг, удобнее пристраивая колодку, и тут же заснул.

Едва первые, робкие лучи солнца забрезжили на горизонте, Бэсудэй разбудил мальчика.

– Пойдём! – сказал он негромко, и тут же поторопил – Вставай поскорей!

Тэмуджин поднялся и последовал за ним, спросонья громыхнув чем-то в темноте юрты. За войлочным пологом было свежо, но сейчас, после нескольких часов сна в тепле, воздух уже не казался таким холодным. Пастух подвёл мальчика к коновязи и, торопясь, привязал его к той же верёвке. Затем, стараясь не встречаться с пленником взглядом, заторопился прочь. И тут Тэмуджин впервые за ночь подал голос.

– Бэсудэй! – окликнул он мужчину, и когда тот обернулся, готовый услышать какую-нибудь просьбу, сказал – Спасибо!

Утро давно уже уступило свои права дню, а Тэмуджин так и остался сидеть привязанным к коновязи. Никто в этот раз не тащил его на работы, обременяя пастухов, не спешил со своими издевательствами Хабич, лишь стайки детей собирались напротив. Они с интересом рассматривали пленника, более всего сейчас напоминающего зверёнка, посаженного на цепь. Ни капли сочувствия не было в их глазах. Беря пример с взрослых, они с тем же пренебрежением относились к кияту и сами. Очень скоро заливистый их смех стал перемежаться с обидными выкриками, а особо рьяные принялись забрасывать его комьями грязи. Тэмуджин сидел молча, не уворачиваясь, хотя дважды затвердевшие куски попадали ему в голову, причинив боль. Не известно, как скоро детям наскучила бы их новая игра, но откуда-то сбоку послышался окрик проходившего мимо старика, и детишек словно сдуло ветром. Весело галдя, они разбежались, и старик, бросив короткий взгляд в сторону пленника, продолжил путь. Переваливаясь из стороны в сторону на своих кривых ногах, он добрался до стоявшей поодаль юрты и скрылся в ней, но, несмотря на его отсутствие, продолжать свою новую забаву дети не спешили. Больше никто не тревожил Тэмуджина, и до самого полудня он просидел, погружённый в свои мысли. То и дело урчал пустой желудок и хотелось пить, но мальчик давно уже привык к этому состоянию. Вокруг сновал люд. Кто-то привязывал своих лошадей или, напротив, спешил ускакать по своим делам, но никто уже не обращал внимания на измождённого, покрытого грязью, гнойниками и ссадинами юного колодника, привязанного, словно собака. Все давно привыкли к виду этого несчастного, и его страдания уже никому не бередили душу.

Когда солнце достигло зенита, в сопровождении верного Хабича показался Таргутай. Важно вышагивая, он приблизился и остановился напротив. Со стороны могло показаться, что сейчас готовятся к разговору отец и сын. Те же ярко-рыжие волосы у обоих, та же изумрудная зелень в глазах. Нойон простоял некоторое время в молчании, в упор рассматривая своего пленника, и наконец спросил, криво усмехаясь:

– Ну что, поумнел ты за это время?

В ответ ему было молчание, и Таргутай, заметно ярясь, продолжил:

– По всему видать, так и остался ты глупым и злобным волчонком, что кусает руку того, кто кормит его! Без моей милости к тебе давно запорол бы тебя Хабич, или забили бы пастухи, которым всегда ты был в тягость!

Он помолчал, надеясь услышать наконец голос своего пленника, и в этот раз Тэмуджин действительно разлепил губы.

– Отчего ты так ненавидишь меня, Таргутай? – спросил он, искренне недоумевая – Ведь я тебе хотя и дальний, но родич, так зачем мучаешь, будто я татарин, а не борджигин!

– Ты страдаешь справедливо, согласно Закону! – не замедлил с ответом нойон – Будешь упорствовать дальше – и вовсе заслужишь смерть!

– За что?! – с жаром произнёс мальчик – Ведь знаешь сам, что не нарушил я Закона Степи, убив Бектэра!

При этих словах глаза Таргутая засветились довольством, и едва заметная усмешка растянула губы.

– О чём ты говоришь, глупец? – спросил он, переглянувшись со своим слугой – Как может Закон оправдать убийство?

– Я убил его по праву! – запальчиво крикнул мальчик, и увидел, как напряглось в ожидании мясистое лицо Таргутая – Он…

И юный пленник, перенёсший уже столько мучений, готов был уже озвучить правду, оправдываясь, когда в памяти всплыли слова матери: «Никто не должен знать об истинной причине смерти Бектэра!» Он запнулся, но вскоре продолжил, выдав:

– … Мы рыбачили на Ононе, и поссорились из-за пойманной рыбки!

Лицо Таргутая помрачнело, и он, бросив короткий взгляд на хмыкнувшего Хабича, протянул с недоверием:

– Ну-ну! Не приходилось мне прежде слыхать, чтобы лишали жизни из-за какой-то рыбёшки! И совсем уж не похоже на правду, когда речь идёт о детях, пускающих стрелы в своего брата!

Нойон выдержал паузу, ожидая, что слова его убедят пленника, но тот сохранял молчание, и пришлось спросить самому:

– Скажи, мой мальчик, – почти задушевным голосом произнёс он – скажи честно своему родичу: что на самом деле явилось причиной смерти твоего брата? Скажи, и я смогу избавить тебя от тех страданий, которые ты претерпеваешь сейчас!

Таргутай видел, что слова его заставили задуматься мальчика. Борьба чувств отразилась на лице его, и он опустил голову, решая трудную задачу. Но когда пленник поднял глаза, то нойон увидел в них твёрдость.

– Я убил брата, поссорившись с ним из-за рыбы! – повторил мальчик, и Таргутай заиграл желваками.

Не этого, совсем не этого ответа ждал он от несмышлёного ребёнка!

– Волчонок уже достаточно вырос, и нам не переделать его… – прошептал на ухо Хабич – Уже никто в Улусе не промолвит и слова, жалея сынка Есугэя. Пришла пора разделаться с ним, пока не стал он взрослым волком. Иного выхода нет!

– Есть! – отвечал ему нойон в полный голос.

И, уже глядя в глаза Тэмуджину, усмехнулся.

– Пришла пора встретиться с твоей матерью, щенок!

Второй месяц Оэлун не находила себе места. От бессонных, полных тревожных мыслей ночей, лицо её осунулось и побледнело, а глубоко запавшие глаза не покидала скорбь. Женщина то и дело вспоминала своего первенца. Зачем только она, растя его, пичкала разными легендами о биях, полководцах и багатурах, зачем бередила разум, рассказывая о великих каганах и ханах! И ещё это злосчастное завещание Есугэя, совсем не согласное с Законом Степи! Если бы не оно, то рос бы сейчас её Тэмуджин, как и все остальные дети, набирался сил и креп, не терзаемый злыми людьми! А теперь… Как он там, её ласковый жеребёночек! В тяжкой неволе, среди враждебных тайджиутов, управляемых правителем, люто ненавидящим киятов! Какие муки сейчас приходится выносить её сыну? А ведь он, Тэмуджин, менее других готов к ним! С самого своего рождения отличался он повышенной чувствительностью. Радость его не знала границ, если удавалось поймать в силки какого-нибудь мелкого грызуна, но так же легко вызывались и печаль с отчаянием. Любой монгольский мальчишка взмахом руки отгонял надоевших ему собак, что бродили по родному кошу, но её Тэмуджин продолжал бояться их до самой откочёвки тайджиутов от них. И наверное, продолжает также бояться и теперь! Она страшилась даже представить, что сейчас происходит с её любимым сыном, какие страдания пришлось ему вынести и ещё предстоит претерпеть. «Ах, мой глупый и наивный Тэтуджин! – только и причитала она, проливая слёзы в стороне от детей – Отчего не уберегла я тебя, отчего не отвела стрелы твои от несчастного Бектэра!»