Олег Иралин - Завет Чингисхана. Доблестным предкам посвящается

– Сколько можно ещё надрывать себя, носясь по степи, словно не нужно нам ни еды, ни отдыха! А что получим мы, когда придёт время расчёта с Таргутаем?

Прошло совсем немного времени, и пастухи уже принялись высказывать недовольство в лицо.

– Скорей бы ты унял свою глупую гордыню! – изрёк самый младший однажды утром, совсем не скрывая своего раздражения – Табун движется со скоростью беременных кобылиц, а всё потому, что приходится ожидать, когда наш третий притянет тебя в поводу. Лошади, недополучая корма, тощают, словно в степи не конец весны, а самый разгар зимней стужи! Глядя на всё это, чем наградит Таргутай за работу?

– Он прав! – поддержал его старший, хотя и более мягким тоном – Послушай нас, мальчик: пора бы тебе, как и всем нам, склонить голову перед своим нойоном, и тем облегчить свою судьбу, а заодно и нашу. Увидев твою покорность, обласкает Таргутай тебя и твою семью, и забудете все невзгоды, что преследовали вас до сих пор!

– Но он не мой нойон! – поправил его мальчик, почтительно дождавшись, когда взрослый закончит речь – И если я в самом деле вам в тягость, так отчего не снимете с меня кангу, отчего не отпустите к семье?

– Ишь, чего захотел! – встрял в разговор третий, всё это время ехавший молча – Отпустим тебя, и примем страдания сами! Уж не поскупится Таргутай на кары не только для нас, но и для семей наших! Да и зачем подводить нам своего природного господина, спасая какого-то чужака, схваченного за убийство брата!

Остальные при этих словах поспешили разразиться репликами, на фоне которых предыдущая речь звучала вполне безобидно, и Тэмуджин замолчал, опустив голову.

Прошла ещё неделя, и пастухи переменились окончательно. Теперь он не слышал от них ни одного доброго слова. Напротив, каждый не упускал случая подчеркнуть своё презрение и злость. Она выражалась во всём: в упрёках и взглядах, в речах о нём, которые они вели между собой, и даже в молчании, которым они окружали его, когда все слова уже были высказаны. Теперь никто не кормил его. Лишь иногда вливали в рот чашку воды, с размаха всовывая её так, что от удара о зубы половина содержимого её расплёскивалась по колодке. Никто и не думал ссаживать Тэмуджина с коня, когда это ему требовалось, и вскоре он перестал просить их об этом. Уже не заботясь о состоянии привязанного к седлу мальчика, всё чаще переводили лошадей с рыси в галоп, и при ослабленных ремнях он не единожды падал, чудом избегнув переломов и копыт коня. И вот, когда уже пастухи забросали Хабича жалобами и мольбами, тот наконец-то смилостивился над ними. И в самом деле, наличие скованного кангой пленника не только усложняло работу табунщиков, но уже ощутимо сказывалось на состоянии лошадей! Решив, что достаточно уже вызвано ненависти к кияту, слуга нойона перевёл его к пасшим стада. У них всё повторилось в том же порядке, но гораздо быстрее. Теперь пастухи, наслышанные о тех неприятностях, что доставляет навязанная им обуза, с самого начала не испытывали добрых чувств к пленнику. Встретив настороженно, уже на второй день принялись укорять, а с четвёртого недовольство перешло в сплошное озлобление. Через неделю его снова перевели к другим людям, и так ещё дважды в течение месяца. И всюду мальчика ожидало одно и то же. Но на этом не закончились беды Тэмуджина. Тайджиуты, в чьих юртах приходилось ему ночевать, сперва благосклонно принимали нежданного гостя, ни в чём не отступая от степного обычая. В глазах многих он читал жалость к своей незавидной судьбе. Кормили лучшим из того, что имели сами. Из-за колодки гостя приходилось кормить с рук, что вызывало ещё большее сочувствие в глазах кормящих. Но со временем всё изменилось. Хабич всегда выбирал для ночёвки юрты наибеднейших соплеменников. И вскоре, принимая пленника в третий или четвёртый раз, люди преображались. Скоро сказывалась ограниченность в запасах еды, и нарастало раздражение за то, что постоянно приходится делиться тем, чего и так оставалось в обрез самим! Скрытое недовольство быстро перерастало в открытые упрёки, а то и оскорбления. Тэмуджин и раньше с тяжёлым сердцем смотрел в глаза кормящих его детей, в свою очередь истекающих слюной при виде кости с мясом, которой сами же кормили пленника. Было заметно, что далеко не каждый день они питались так сами, и ему было стыдно объедать их, пусть и вынужденно. А Хабич всё назначал и назначал для постоя лишь те юрты, в которых давно поселилась бедность.

Однажды жена пастуха, у которого Тэмуджин был определён ночевать в очередной раз, и вовсе отказалась потчевать его.

– Почему мы должны отдавать последнее взбунтовавшемуся глупцу, оставляя своих детей голодными? – заявила она мужу – И оттого только, что он из-за чванства своего не желает преклонить голову перед своим старшим родичем и покровителем!

При её словах хозяин семьи неожиданно смутился. Целая борьба чувств отразилась в глазах его, и он сказал, несколько поразмыслив:

– Разве можно так, Тухай! Как бы там ни было, но он гость! И разве можно винить его в том, что он, лишившись свободы, не в силах выбирать место ночлега?

– Да он же убийца! – крикнула женщина так громко, что стоявшая рядом девочка невольно вздрогнула – Больше того – не желающий признавать над собою того, кто должен властвовать над ним по праву!

– Оставим наследственное право нойонам! – также повысил голос мужчина, и металлические нотки заставили женщину присмиреть – Наше дело – соблюсти свой закон: пришёл гость – выкладывай на стол последнее! Возьми еду и сама накорми мальчика!

Приказ мужа не пришёлся по душе той, чьи дети и так жили впроголодь. Не спеша, она плюхнула в миску пару ложек просяной каши и приблизилась к Тэмуджину, так и не проронившему ни слова. Ненавидящий взгляд карих глаз ожёг его, и он почувствовал во рту горячую, почти раскалённую кашу. Мальчик сглотнул, обжигая гортань, и снова увидел в руках женщины наполненную ложку. Третьей не последовало. Хозяйка перехватила в другую руку опустевшую миску, и отошла, всем своим видом показывая презрение к незваному гостю.

– Может, ещё в нашу постель эту вонючку положишь? – спросила она мужа ровным голосом, выражая крайнее недовольство в лице.

– Зачем же в постель! – заметил мужчина примирительно, в глубине души уже склоняясь к её доводам – Ты хозяйка, вот сама и решай.

Место для сна нежеланному гостю отвели у самого входа, бросив какую-то почти истлевшую тряпку. Своих детей накормили, когда он уже лёг, причём гораздо сытнее. Наконец все заснули, и в юрте стало темно и тихо. Тэмуджин полулежал, привычно поёживаясь. От неплотно закреплённого полога тянуло холодом, но выбирать не приходилось и он, поёрзав, выбрал положение, наименее тягостное. Проклятая колодка не давала возможности лечь полностью, и всё время приходилось спать полусидя. По ночам особенно ломило спину, болела натёртая до кровавых ран и гнойников шея. Ему редко предоставляли возможность помыться, и он действительно вонял так, как не воняет самый шелудивый пёс. Кочуя в степи, люди особенно должны заботиться о чистоте. Нет более чистоплотного человека, чем степняк. Летом и зимой, во всякое время года, он использует любую возможность, чтобы помыться самому и привести в порядок одежду. Иначе не выжить в условиях частых перекочёвок. И тайджиуты, при всём своём теперешнем неприятии пленника, иногда снисходили до того, чтобы предоставить ему возможность искупаться в реке. Правда, сам процесс омовения был совсем не привлекателен для купающегося. Колодку никто и не собирался снимать. Закрепив один конец верёвки на ней, другой удерживали в руках. Затем, оставаясь на берегу реки, сталкивали мальчика в воду и ждали некоторое время. Речной поток сбивал ослабевшего пленника с ног, но канга не давала утонуть. Однажды он едва не захлебнулся в волне, но ему не дали погрузиться на дно, хотя такой исход вполне устроил бы Таргутая…