Николай Омелин - Разбойничья Слуда. Книга 2. Озеро

Ответ, а особенно голос, озадачил Никифора. Та, которую он искал, говорила вчера хотя и негромко, но явно по-другому. Казалось бы простое дело на поверку оказалось совсем иным. Он растерялся. Не зная как поступить, подошел к дежурной медсестре.

– Извините, я тетку свою ищу. Она тут где-то лежит. Вернее они с еще одной женщиной тут лежат. Вдвоем в одной палате. В седьмой или в восьмой. Вы не поможете мне? – любезно обратился он к прихорошившейся медсестре.

Та оторвала глаза от лежавшей перед ней тетради и подняла голову. Взгляд ее не предвещал ничего хорошего.

– А то я гляжу, ты тут туда-сюда шлындаешь, – недовольно ответила медсестра. – И нечего тут бродить в женском отделении… Тётку он тут, видите ли, ищет. Сам-то ты кто?

– Я на втором этаже тут у вас. Вчера поступил. С фронта после ранения ехал и вот рану повредил. И у вас потому и оказался, – попробовал он разжалобить хамоватую сестру.

– Солдат что ли? – она уставилась на Ластинина. – А молодой-то какой! – последние слова были произнесены ею уже явно с сочувствием.

– Солдат? Был солдат, теперь комиссованный, – проговорил Никифор, уловив во взгляде женщины некую заинтересованность к себе.

– Всего комиссовали подчистую или что-то хоть исправное на тебе осталось? – в голосе сестры зазвучали игривые нотки.

И пока Ластинин раздумывал над ответом, она задала новый, более не приятный для него вопрос.

– Зовут как?

– Кого, – переспросил Никифор, ясно понимая, о ком она спрашивает, но выигрывая время для ответа.

– Тетку! Кого! Не меня же! – в голосе медсестры снова чувствовалось раздражение. – А меня Зоя Никитична, или просто Зоя можно, но не для всех. Ну, чего молчишь?

Никифор еще утром подумал о том, что в рассказе незнакомки ни разу не прозвучало ее имя. Да и собеседница ее, то девкой, то подругой или голубушкой всё больше называла. «Знал бы имя, не тетку бы и спрашивал, – лихорадочно соображал он, что ответить, пока медсестра пыталась привлечь к себе его мужское внимание». Он уже было хотел что-то сказать, как Зоя своей новой тирадой спасла его и дала возможность ему еще время подумать.

– В седьмой у нас три девки молоденькие лежат. Беременные все. Эти «тетки» помладше тебя будут, – засмеялась «просто Зоя», обнажив верхний ряд красивых зубов.

Про беременность она явно преувеличила, но чего не сделаешь, чтобы на всякий случай отбить желание у понравившегося паренька познакомиться с ними.

– А в восьмой? – попытался уйти от ответа на ее вопрос, спросил Ластинин.

– Ты же говорил, что двое их в палате. А в восьмой москвичка отдыхает. Одна она там с пустыми койками и костылями.

И немного понизив голос, добавила:

– Без ноги она.

Ластинин совсем растерялся. «Ну, не приснилось же мне, – чуть не вырвалось у него наружу».

Не знал он, что краснощекая Зойка только утром после долгого перерыва, связанного с рождением очередного ребенка от очередного неизвестного папаши, вышла на работу и сразу угодила дежурной по этажу. А потому не знала, что до не давнего времени вместе с Серафимой в палате была еще одна женщина. Не знала она и того, что еще вчера голос у Плетневой был вполне нормальным и именно таким, каким его слышал Никифор. А из-за простуды он сильно изменился. Но как бы то ни было выглядела Зойка так, будто сидит тут давным-давно, а потому Ластинину и в голову не пришло, чтобы спросить Зойку об этом. Веснушчатая же Галя Петровская, безвылазно находившаяся в больнице с момента трагедии на Бакарице, наконец-то получила от главврача двое суток отдыха и с сегодняшнего дня на работу не вышла.

Прошла неделя. Рука почти не тревожила Ластинина. Иногда правда чесалась под гипсом. Но это уже не доставляло ему тех неудобств, которые он испытывал в военном госпитале. Он даже научился с ними легко справляться. Как только начинался зуд, он тут же прикусывал до боли губу. Этот нехитрый прием помогал ему. Постепенно он стал им пользоваться и в других ситуациях. Когда ему что-то не нравилось или было неприятно, он тоже прикусывал губу. Ожидаемая боль отвлекала его, позволяла переключить сознание.

Завтра Гаврила Никанорыч обещал оформить документ и выписать, а Никифор так и не определился, как ему быть дальше. Накинув шинель на плечи, он вместе с двумя идущими на поправку портовыми грузчиками сидел на лавке у крыльца больницы, слушая их веселую болтовню. Эти посиделки в последние дни стали для Никифора регулярными. В его палате были сплошь лежачие и малоразговорчивые взрослые мужики, а потому находиться с ними для него было тягостно, да и неприятно.

– А ей говорю, что пора бы и делом заняться, – смеясь, продолжал рассказ о своих похождениях тот из грузчиков, что был чуть старше Ластинина. – А она ни в какую. Тогда я не будь дураком, на другой день к ней с лилиями подкатил.

– Лилии-то, где взял? – спросил другой. – Ну, ты заливать, Макар!

– Где, где! Да в озере нарвал, где еще. Когда с порта возвращался, – молодому явно не нравилось, когда его перебивают. – Там за третьим складом озерина есть. Там они завсегда растут.

Разговоры мужиков забавляли Никифора. Наступил ноябрь, а потепления, о котором заверял Дымов, не чувствовалось. Ластинин поплотнее подоткнул под себя полы шинели, собираясь дослушать рассказ Макара, и прикрыл глаза. На какое-то время Макар и Филимон, как звали другого больного, отвлекли Ластинина от собственных дум. «Так бы и сидел тут, слушая этих балагуров. Вот потеплее еще было бы, так до вечера бы и сидел, – поймал себя на мысли Никифор».

Вдруг ему показалось, что кто-то смотрит на него. «Микола что ли пришёл? – открыв глаза, Никифор закрутил головой, но никого рядом не заметил». Краем глаза, заметив чей-то силуэт на крыльце, присмотрелся. «Батюшки мои, – подивился Ластинин, увидев женщину на костылях. – Опять эта тётка с голосом бабы-яги. Да и вид у неё соответствующий, по крайней мере отсюда, – от такого сравнения ему стало весело и он заметно улыбнулся».

Что-то промелькнуло в тот момент в его голове, что-то знакомое, но мысль тут же ускользнула, не оставив после себя ничего. Уж очень легкими, почти неосязаемыми были те ощущения. «Чертова тетка, так было хорошо, – Ластинин с досады перестал улыбаться и выругался про себя». После этого интерес к разговору двух забавных парней у него пропал. Он встал, потянулся здоровой рукой и пошёл в больницу.

«Принесла тебя нелегкая, – подумал он, проходя мимо незнакомки».

– Ну, что, молодой человек, нашли своего Гаврилу Никанорыча? – услышал он знакомый голос и остановился.

А Плетнева сама удивилась толи собственной памяти, толи своей бесцеремонности, с какой она спросила у этого долговязого русоволосого парня. «Надо же! И доктора вспомнила, которого этот белобрысый недавно спрашивал, – поразилась сама себе Серафима, не понимая, зачем вообще она у него об этом спросила. – Зачем вот спросила? Теперь причину придумывай, если ответит».