Heike Bonin - Ведьма

В отличие от снисходительного и распутного Бальтазара Носа, доктор Адам Ксиландер вел трудолюбивую, простую и безупречную личную жизнь. Среди всех кровных судей он был единственным, кто часто изучал материалы судебных заседаний до поздней ночи с самой добросовестной тщательностью и в своих ограниченных манерах изо всех сил пытался выяснить правду. Но он был настолько глубоко укоренен в своих отвратительных предрассудках, что с самого начала относился с подозрением к каждому факту, который, казалось, его оправдывал. [390] Страх, что сатана ослепит его и запутает его ясный разум, мучил его, как навязчивую идею. Так получилось, что он часто с особой страстью и суровостью ходил на работу именно там, где обвиняемые были менее всего обременены.

Доктор Адам Ксиландер жил в узком невысоком доме на Кройцгассе. Берта, пожилая дочь его покойного брата, в течение многих лет вела бизнес старого Хагестольца. Для жителей серо-желтый дом с сильно застроенным верхним этажом и кривым фронтоном был объектом тайной застенчивости еще до основания Суда Малефисант. Когда там открывалось крошечное окошко и на мгновение появлялось кожаное лицо стервятника Адама Ксиландера, чтобы перевести дух, дети Кройцгассе останавливались посреди игры и, полные ужасающего удивления, никогда не наблюдали за человеком, который кричал смех, никогда не пей вино или пиво и не люби душу из мира божьего. Это действительно создавало впечатление, что хищная птица с острым клювом выглянула из своего гнезда. Из-за этого сходства уродливый домик с визжащим флюгером на вытянутой руке во всем Глаустедте называли домом стервятников.

Шестого июня доктор Адам Ксиландер все еще лежал в постели в поздний час. За сегодняшний день он извинился перед перспективным председателем Бальтазаром Носом. Причиной стал необъяснимый приступ тревоги с внезапным сердцебиением и частым тремором. Сильное чувство долга выгнало его из лагеря в обычный час, но когда он оделся, его здоровье стало намного хуже. Хотя он снова лег и выпил несколько чашек сиреневого чая по совету дочери своего разумного брата, атака не утихла. Напротив, сердцебиение теперь учащалось, на лбу и носу выступал холодный пот, а странное чувство страха, столь неуместное и в то же время такое ужасное, усиливалось от часа к часу. Наконец больной громко закричал, застонал, в отчаянии бросился вокруг и заскрипел зубами, как священный озноб.

Итак, Берта отправила Ксиландра к доктору Амброзиусу, несмотря на возражения пациента. Любимец патрициата Глауштадта был ей хорошо известен и вселил в нее, она сама не знала почему, безграничное доверие.

Бегущую девушку, которую Берта Ксиландер отправила к врачу, в гостиницу «Золотого лебедя» показал Рудлофф, старый подмастерье, стоявший на лестнице с Эльмой Ведекинд. Там, в маленькой комнате для гостей, Амброзиус обычно обедал с несколькими своими товарищами по столу.

На первый взгляд доктор Амвросий не очень обрадовался неожиданной клиентуре. Но затем он дал понять, что, как только он пообедал, он будет счастлив оказаться в распоряжении асессора. У него было смутное предчувствие, что он сможет воспользоваться медицинским визитом к Ксиландру в пользу бедной Бригитты Ведекинд. Сразу сказать хорошее слово для нее было не только бессмысленно, но и опасно для жизни, учитывая постоянно таящуюся подозрительность жесткого фанатика. Доктор Ксиландер сразу же почувствовал бы соратника сатаны в защитнике, потому что тот, кто защищает ведьм и волшебников – об этом говорили в городе, – это такая же часть буржуазии зла, как и сам защищаемый. У доктора огромная власть над пациентом, и из краткого отчета сбежавшей девушки, случай доктора Ксиландера не казался неподходящим для такого влияния.

В лучшем случае Амброзиус съел нюрнбергский гольдкрапфен, который хозяйка «Золотого лебедя» приготовила особенно вкусно. Впервые после ужасной участи, постигшей семью плотника, он ел с большим аппетитом. Хотя, строго говоря, у него были только поверхностные отношения с Ведекиндами, дело задело его вопреки здравому смыслу. Специально для маленькой Эльмы, которая кралась вокруг, словно обезумевшая, всматривалась в укромные уголки и закоулки своими большими вопрошающими глазами и не находила себе места для отдыха. Это лихорадочное беспокойство подействовало на доктора Амброзиуса даже более болезненно, чем искусственная жесткость плотника, который, твердо убежденный в безуспешности всех своих усилий, продолжал упорно держать рубанок и пил еще долго после конца рабочего дня. Доктор Амброзиус, наконец, увидел, после бесплодных перемен последних нескольких дней, которые, конечно, все еще зарождались очень смутной надеждой, благодаря хитро рассчитанному повороту, который момент должен был продиктовать ему, чтобы отсрочить катастрофу Бригитты на несколько дней или даже недели. А выиграть время означало в конце концов что-то получить. Невозможно было узнать, что за суета и суета Дворца Малефикантов спали на коленях будущего.

Он помахал красивой официантке, заплатил и дал ей кусок Глауштадта. Для храброй хозяйки, которая только что проходила мимо, он сказал пару слов о нюрнбергских золотых пончиках. Затем он осушил свой выпуклый стакан и дружески протянул трем товарищам за столом, которые тоже встали. «Бог повелевает!» – сказал печатник г-н Янсен. Его лицо сегодня было почти пурпурным, так что он отважно вырезал жаркое из телячьих почек и хорошо смазанный маслом салат, особенно золотые пончики. Потом приглушенным голосом. «Берегитесь, дорогой доктор, чтобы ни одно неосторожное слово не ускользнуло от строгого Адама! Вы можете смеяться, но это так. Я не пошел в дом стервятников за большие деньги.

«Палач получит это! – пробормотал рыжеволосый капитан Фридолин Гейсмар. «Всегда говорилось, что есть вишню с великими людьми – нехорошо. Не говоря уже об одном из них. Тогда я сразу подумал, что у этого парня появятся подозрения при первом же моргании».

«Не волнуйся! Не отпущу ведущую веревку. Мистер Кунц Нолл, вы будете сопровождать меня какое-то время? У нас так же.»

«До Маутгассе, пожалуйста!»

Художник и художник с бледным лицом и острыми скулами уже принял решение, когда вошел ходунок, чтобы воспользоваться возможностью, чтобы сказать короткое слово доктору Амброзиусу наедине. Это была важная деталь в смелом проекте, который г-н Нолль недавно обсуждал с Вольдемаром Эймбеком. Он побуждал художника выслушать спокойное, непредвзятое суждение. Доктор Амброзиус пользовался его полным доверием больше всех других сообщников. Пока он не хотел сообщать об этом легко возбудимому капитану и холерику-печатнику, так как не считал их двоих авторитетными в таких случаях.