Константин Мальцев - Крестовская. Роман

А Маркузе внутренне усмехался: «Интересно, если бы она была моей дочерью, мечтала ли бы она стать стенографисткой?»

Но вот приходил домой Крестовский, и они с Маркузе приступали к работе. Можно было отвлечь себя не детскими рисунками, а настоящим делом. В дневное время оно продвигалось куда успешнее, нежели ночами. Крестовский действительно не засыпал, напротив, он бывал обыкновенно в ударе, диктовал быстро и много. Иногда мешала им Маня, прибегавшая к Маркузе и требовавшая изобразить для нее очередного зверя, но достаточно было строгого взгляда отца и шевеления его усов, чтобы девочка поняла, что она не вовремя.

Написание «Петербургских трущоб» близилось к концу. Крестовский в предвкушении того, что развяжется-таки с ними и приступит к воплощению новых замыслов, радостно потирал руки.

Маркузе однако же не очень желал завершения романа, потому что в таком случае в тот же час завершился бы и его платонический, невысказанный роман с Варварой Дмитриевной. В его услугах просто не нуждались бы, он не смог бы посещать этот дом и испытывать эти сладкие муки, к коим быстро успел привыкнуть!

«Нет, это мне невыгодно!» – в тяжелых раздумьях качал головой Маркузе, когда шел домой после очередного плодотворного сеанса стенографической записи.

Решив так, он начал вмешиваться в процесс создания «Петербургских трущоб» и всячески старался его затянуть. До обыкновенного саботирования дела, конечно, не дошло, так как Маркузе здраво рассудил, что в этом случае ему легко подыщут замену. Но вместо того он посоветовал Крестовскому затянуть произведение, чтобы объем его раздуть:

– Вам ведь за каждый печатный лист платят, стало быть, чем больше их будет, тем вам лучше. Сами же признавались, что в средствах ограничены!

На такие убеждения Крестовский разводил руками.

– Помилуйте, что вы такое говорите. Мой роман и так уж пухлый, что та фон Шпильце. Куда уж еще! Да и как бы я сие сделал! Все уже как будто бы и без меня, против моей воли движется к логическому финалу, как санки под горку.

– Да, но кое-что еще можно придумать!

– И что же?

– А вот извольте! – оживлялся Маркузе. – Вы, как я понимаю, планируете сделать так, чтобы вашу главную героиню, Бероеву, освободили из тюрьмы, куда она невинно попала?

– Совершенно верно. Хочу, чтобы хотя бы в литературном произведении вмешались силы правосудия и восстановили поруганную справедливость. А что, вы желаете, чтобы этого не случилось?

– Почему же! Я тоже хочу счастья Бероевой. Но можно знаете как поступить?

– Как? Хватит вам уже держать интригу, мы же не в «Петербургских трущобах»!

– А вот как! Что, если сделать так, чтобы Бероева умерла, но не по-настоящему, а впала бы в летаргический сон? Представьте, ее принимают за мертвую, хоронят на кладбище, а потом ее выкапывают воры – мазурики, и тем самым она спасена.

Крестовский скептически усмехнулся.

– Зачем бы им это делать?

– Ну, не знаю, вы же лучше знакомы с преступным миром. Придумал! Скажем, пошли под покровом ночи совсем уж отчаявшиеся воры на кладбище, чтобы раскапывать могилы и снимать с покойников обручальные кольца и другие украшения, с целью загнать их потом скупщикам краденого – маклакам. А в одной из могил – не покойник вовсе обнаружился, а живой человек! Бероева! Пробудившаяся уже к тому времени от летаргии.

Когда Маркузе предлагал такой сюжетный ход, глаза его горели огнем творца. Но Крестовский не был впечатлен. Он схватился за голову.

– Господи! Что вы городите! Да меня читатели засмеют! Это такой дешевый беллетристический трюк, что я даже и не знаю!

– Почему же! – обиделся Маркузе. – Согласен, кажется надуманным, из пальца высосанным, но чего-чего в жизни не бывает! К тому же это увеличит произведение в размере, а вам, соответственно, прибавка к гонорару выйдет. Ну и мне, – потупился Маркузе, напустив такой вид, будто для него именно это важно, – мне тоже за дополнительную работу от вас перепадет.

Крестовский добродушно рассмеялся.

– Ах, вот в чем дело! Тогда ладно, убедили! Так и быть, пойду у вас на поводу!

И он ввел в роман сомнительный «трюк», предложенный Маркузе. Добавлены были с подачи стенографа, не желавшего расставаться с домом Крестовских, еще несколько подобных сюжетных «фокусов». И были бы добавлены еще: Маркузе кое-что придумал. Но вмешались житейские обстоятельства, ввиду которых дальнейшее расширение романа не имело смысла. А именно: уже почти на исходе лета Крестовский сообщил, что остаток «Трущоб» они с Маркузе докончат на даче, куда через день отправятся для ускорения работы – и отправятся одни, то есть без Варвары Дмитриевны и Мани. «В мужской компании!» – заявил Крестовский.

– Какая еще дача? – удивился Маркузе. – Ведь осень уже скоро.

– Вот именно! По случаю осени дачи сейчас пусты и очень дешево сдаются. И пока не разделаемся с романом, будем жить там. Красота! Безлюдье, природа, воздух! Молоко парное будем пить!

У Маркузе сердце так и упало. Значит, все-таки придется распрощаться с Варварой Дмитриевной. Дача, о дороговизне которой они, по иронии судьбы, беседовали в первую встречу, станет причиной их разлуки. И разлуки, судя по всему, окончательной!

На следующий день, последний, когда он мог увидеть прекрасную, милую сердцу Варвару Дмитриевну, Маркузе был сам не свой. Печальный, задумчивый, с опрокинутым лицом, невпопад он отвечал ей на все вопросы, а когда подошла Маня и попросила его нарисовать жирафа, «как в книжке про Африку», он сделал это машинально. Жираф получился не пятнистый, а полосатый и и был больше похож на зебру, а не на жирафа. Маня взяла этот рисунок с недоумевающим видом.

Когда Варвара Дмитриевна ненадолго отлучилась в соседнюю комнату, Маня неожиданно обняла Маркузе за шею.

– Я знаю, почему вы грустный.

– Вовсе я не грустный.

– Нет, грустный! Вы любите маму.

– Всяк свою маму любит.

– А вы мою маму любите!

Маркузе был изумлен. Как этакая малявка заметила то, чего взрослые, ее мать и отец, не заметили? Как она вообще может что-нибудь в этом понимать?

– Вот еще! Никого я не люблю.

– Нет, любите! Я вижу! У вас такое лицо!..

Маркузе вздохнул.

– Вы правы. – Он с самого начала в шутку взял за правило обращаться к девочке на «вы» и даже теперь, когда ему было совсем не до шуток, говорил ей «вы» по привычке. – Но что уж тут поделать! Ваша мама любит вашего папу.

– Да, тут ничего не поделаешь, – согласилась Маня. – Но вы не бойтесь: я про вас никому не скажу.

– Спасибо, – невесело усмехнулся Маркузе.

По дальнейшему ходу событий было вполне очевидно, что Маня сдержала свое слово. В очередной раз проявила она присущую ей взрослую рассудительность, да не рассудительность даже, а мудрость. Не по-детски была она мудра сердцем. «И откуда только это взялось в ребенке?» – удивлялся Маркузе.