Евгений Федорин - Перегоны. Часть 1

В юношеской поэме двух главных персонажей – А. Гвозденко и Е. Чепурнина – есть слова о том, как вольготно чувствовал себя юмор в изображенной авторами семье. Это же следует сказать и о поэме “Перегоны” в целом.

Во всю ткань поэмы юмор входит так же органично, как подчеркнутые ниже два общеизвестные словосочетания о чёрте, вплетаются автором в это вот четверостишие:

Юмор в поэме действительно “весьма желанный и частый гость”. И это наряду с тем, что в ней отображены ведь и весьма масштабные факты драматического и даже трагического содержания.

Сплошь в юмористическом плане изображен автором путь к породнению больших казачьих семей Копытовки – Чепурининых и Ерошей, само породнение, а так же бурный рост молодой семьи Чепурниных, где шестым появился на свет и сам будущий рассказчик.

Один из официальных рецензентов советского периода, по всей видимости, начисто лишенный чувства юмора, на полном серьезе выговаривал автору: “Как же может быть, чтобы только родившийся мальчик уже знал, что рядом – его старшая сестра, и ей тринадцать лет?” Благо, что упомянутый рецензент не понял или на полном серьезе принял то место в поэме, где автор в юмористическом плане высмеивает бытовавшее в советские времена иллюзорное стремление КПСС внедрить понимание законов диалектики в широкие народные массы, закончившееся по описанию рассказчика и, стало быть, автора, тем, что широкие массы эти сделали для себя такой философский вывод: просто терпеливо подождать перехода жизни в новое, коммунистическое, качество за счет постепенного количественного увеличения числа праздников до трехсот шестидесяти пяти в году. Заметь товарищ рецензент эту шутку, и уж точно не только поэме этой никогда не быть бы изданной, но, не исключено, что и самому автору “век бы свободы не видать”.

Фактически же юмор в поэме весьма и весьма множит ее достоинства; уравновешивая грустное и тяжелое в ней, он делает произведение вполне реалистичным, правдиво отразившим саму жизнь. К сожалению, именно такое отражение действительности тогда меньше всего и приветствовалось. Отсюда – соответствующий подбор рецензентов-цензоров, а последними – всех мыслимых и немыслимых придирок в полную меру собственного их усердия и ума. И все это – ради единственной плохо маскируемой цели: идеологически не выдержанных публикаций не допустить.

Так с позиции бывшего упертого зубрилы Литературного Института, из всех правил художественного творчества усвоившего только чеховские слова о ружье (раз упомянуто, должно выстрелить), упоминание автором поэмы (в свадебном эпизоде) многих имен без продолжения разговора о них в последующем уже выглядело непростительным изъяном произведения. Впрочем, для такого ценителя ведь и всякое иное продолжение сюжета с тем же ружьем, но без стрельбы из него, наверняка представлялось бы таким же страшным изъяном.

А вот неискушенный в теории литературы читатель, если и не разумом, то, что называется, нутром понял, почувствовал в этом эпизоде поэмы нечто на много более важное, чем просто перечисление действующих лиц по именам, воспринял то, что в теории литературы имеет право именоваться… художественным приемом. Самой ритмикой перечисления брачных пар автор прекрасно выразил то, что хотел – динамику развития свадебных событий. И все получилось занятно, коротко, по-свадебному музыкально, весело, чем, собственно говоря, лишний раз подчеркнут неподдельно глубокий демократизм произведения.

Главным и естественным выводом из содержания поэмы напрашивается один – о необходимости в стране, в ее экономической жизни, самых серьезных изменений, дабы исключить начавшееся бурное выращивание поколения жаждущих только потреблять, или, как говорится в поэме, “поколения едоков”. Недаром же главному составляющему элементу экономики – труду, весьма и весьма нелегкому, но крайне необходимому сельскому труду в поэме отведено, можно сказать, весьма почетное место. И, что очень важно подчеркнуть при этом, ни одно место с описанием в поэме труда не требует, как это нередко бывает, особого сосредоточения усилий для его прочтения.

Известно, что в картинах настоящих мастеров живописи следы работы кистью не заметны, видны только изображения объектов, события. В поэме “Перегоны” строки о труде звучат как гимн усердию и особенно мастерству. Читаются они, как и вся поэма, с неослабевающим интересом, легко, свободно, а в душу западают глубоко и надолго.

Как ни в каком ином месте, здесь в подтверждение сказанного очень хотелось бы привести великолепные строки из самой поэмы. И все же я воздержусь и из-за ограниченных рамок статьи, а еще больше – из-за нежелания лишать читателей удовольствия быть первооткрывателями в поэме прекрасного и интересного. Но афористически звучащий главный, можно сказать, вывод автора о труде все же приведу:

“Особо удалось автору, – пишет Г. Ефременков, – “воскрешение” детского мира крестьянского сына – с постоянным, обязательным, “не понарошку”, а необходимым семье, посильным (хотя и не особенно щадящим) производительным трудом; естественное без затей и умолчаний познавание окружающего его вещественного и животного мира, мира природы, откровения себя как частицы всего сущего.

Сельский, кубанский быт 30-х годов с безостановочным круговоротом сельскохозяйственных работ; трагичное, “на крови”, крушение извечного в политике и в психологии; “перекосы” коллективизации и беды бездушного администрирования; народные суеверия и “балачки”; песни, шалости, игрища и немудреные развлечения – все пропущено через непосредственность незамутненного всезнающим опытом детского восприятия”.

Вполне равнозначное труду место в поэме отведено автором досугу, отдыху сельских тружеников. И это, видимо, вполне справедливо: люди работают не для того, чтобы работать, а чтобы лучше удовлетворять свои другие потребности и, в частности, чтобы отдыхать, веселиться. Именно ради этого, труженики и особенно молодежь Копытовки и ее хуторов отдавали всю свою энергию, действуя по формуле:

Поэма дает читателю прекрасные возможности с натурной осязательностью познакомиться с картинами ночных гуляний станичной и хуторской молодежи, с их песнями, частушками, припевками, переплясами и “провожанием” влюбленных порой аж до самого начала нового рабочего дня; наблюдать картины предобеденных и особенно праздничных массовых купаний хуторян в реке, изображенных поэтом с душевной теплотой и легким юмором, чему способствовало само расположение в близком соседстве (через жидкую стенку камыша) двух лагерей купающихся – мужского и женского; и наконец, поучаствовать в больших общехуторских игрищах, описанных автором также с особой яркостью и даже, можно сказать, лихостью.