Александр Стребков - Жить запрещено

«Тракторист, так тракторист… к тому же гаубицу прицепят, – сказали ребята, – дело привычное: что телегу или плуг в кол-

хозе за трактором таскать, что гаубицу, которая за всю служ- бу, может ни разу и не стрельнуть…» – на том и успокоились. Гаубичный полк дислоцировался в районе города Каменец- Подольский; до города было хотя и недалеко, но в увольне- ниях бывать там приходилось за редким случаем. Всем чет- верым хотелось в одном подразделении служить – не полу- чилось. Разбросали по разным дивизионам, но всё равно ра- довались, что хотя бы в одном полку служить остались. Впервые увидев то, что им предстоит, как они сказали: «За трактором таскать…» – вначале оробели – орудие уж слиш- ком грозным им показалось: «Такая махина, весом под два- дцать тонн, если бабахнет, – сказал Колька Ситников при- званный из Барятинска и второй номер с Павлом на тракто- ре, – то, пожалуй, и от трактора одни гайки останутся и те разлетятся в разные стороны». Но самое большое их удивле- ние было впереди. В стороне от позиций буквально в два- дцати метрах – в земле, на блиндаж какой-то больше похоже

– под маскировочными сетками возле каждого расчёта рас- положен был склад боеприпасов. На одном из занятий оче- редь и до него дошла. Молодой командир батареи, выстро- ив боевые расчёты в шеренгу, долго читал им инструкции. Красноармейцы стояли по стойке – вольно и слушали в пол уха, больше думая о своём, но когда командир заставил от- крыть один из ящиков со снарядами, и то, что предстало их глазам – наглядно ввело всех новобранцев в замешательст- во. Все дружно, выпустив воздух из лёгких, выдохнули:

«Вот это да!.. Такое… – если шарахнет… то и костей не соберёшь! И как же такую чушку, толщиной в ведро – этот снаряд туда в ствол запихивать? – спросил один из них, а ря- дом стоящий с ним товарищ ответил, – вот тебя первым это и заставят делать, тогда и поймёшь, что и куда запихивают».

Пугаться было чего – ибо лежащий в ящике снаряд к гау- бице 203-мм, образца 1931 (Б-4) и весом в сто килограммов,

представлял большую опасность, как после выстрела – там, где он упадёт. Так же когда снаряд находился в ящике в слу- чае небрежного отношения к нему. С этого момента все ново- бранцы навострили уши и стали внимательно слушать коман- дира орудия, стараясь запомнить всё, о чём тот рассказывает. Командир умышленно не показывал им снаряд в самом нача- ле занятий, теперь рассказывая, и глядя на лица красноар- мейцев молодого пополнения видел тот страх в их глазах, по- селившийся у каждого в душе, это его веселило, отчего улыб- ка произвольно не сходила с его лица. Так начались ежеднев- ные, исключая воскресенье занятия по боевой подготовке боевых расчётов. С утра тащили орудие на близлежащий по- лигон: там его зарывали, маскировали, разворачивали, заря- жали болванкой по весу снаряда, производили выстрел, кото- рый щелчком заканчивался, а далее по команде всякие мани- пуляции с ним: из казённика ещё вытащить же надо и ту бол- ванку. Потом вдруг меняли позицию, что являлось худшим из всего того, что было до этого, порой казалось – ну всё на этом! не тут-то было – опять всё сначала и так каждый день. К вече- ру в казарму красноармейцы вползали чуть ли не на четве- реньках. Как-то жалуясь своему другу и напарнику по трактору Кольке Ситникову, Павел сказал: «Мне эта пушка, мать её так

– снится каждую ночь. К тому же – во сне у меня этот трактор всё время то глохнет, то не заводится, так и мучаюсь всю ночь

– до самого утра завожу двигатель пускачом, а верёвка, как назло на шкив не накручивается…». На что остроумный Колька ответил другу: «Значит, ты Павел ещё не сильно устаёшь, раз тебе ещё и сны снятся; мне ничего не снится – только голова до подушки, я уже, считай мёртвый».

Воскресенье для красноармейцев являлось манной не- бесной ниспосланной самим Богом: водили строем в клуб, где показывали кино, которое вряд ли кто и смотрел – все полтора, а если дополнительный к фильму киножурнал «Новости дня»

длинный, то получалось, все два часа на каждый глаз можно было сладко поспать. По вечерам – в воскресенье давали пару часов на то, чтобы письма домой смогли написать; этот проме- жуток для большинства также являлся поводом для сна – письма потом как-нибудь, там, дома и без них обойдутся. Вот если бы после ужина ещё не гнали в художественную самодея- тельность в солдатский клуб, где в общем хоре надо было петь патриотические песни, от которых во рту сохло и глаза слипа- лись, то воскресенье можно бы было считать днём святым. Четверг тоже являлся днём, который в святцы вписать надо бы было – день политзанятий. Младший политрук читал и расска- зывал что-то о партиях эсеров и большевиков, зачем-то при- плетая всяких к ним буржуев и капиталистов и ему – политруку, даже в голову не могло прийти, что оказывается все красноар- мейцы, спят с открытыми глазами – этому умению требовалось ещё научиться, а вот у них – это легко получалось. В распорядке дня присутствовала ещё одна напасть, от которой избавиться был лишь один способ – костыли под мышками заиметь. Напа- стью этой являлась строевая подготовка: зарывал ты до обеда пушку, которую красноармейцы меж собой «Мортирой» назы- вали, или раскапывал её, что бы ты с ней ни делал, это никого не волновало, а два часа – будь добр отмаршируй на плацу. В иные дни, особенно напряжённые по боевой подготовке строевые занятия напоминали шарканье старческих ног. И ни- какая команда: «Выше ногу!» – ровным счётом положения не меняла. Никто из них не мог в то время знать, что пройдёт пол- года и те, кто останутся в живых будут с ностальгией и сожале- нием вспоминать то счастливое время, казавшееся им тогда тяжким бременем.

Павел, сном игнорируя, письма писать не забывал: домой родным изредка – Лене в любую свободную минуту. Про- странно – что в голову взбредёт, писать воспрещалось, потому писал всё время о том, как тоскует и соскучился он по ней.

Иной раз, написав пол странички, где изложил, казалось всю тоску по любимой, надолго задумывался – о чём ещё напи- сать?.. о самой службе можно было лишь два слова: «Служу хорошо, даже благодарности от командования имею». Врать о благодарностях желания не было, потому, тяжко вздохнув, будто прощаясь с любимой, складывал аккуратно листок в треугольник, подписывал и отправлялся к тумбочке дневаль- ного, чтобы бросить треугольник письма в почтовый ящик.

В первых числах декабря, когда уже выпал первый снег, а в горах местами и навалило немало за целых два часа до об- щего подъёма, что расценивалось среди красноармейцев как пытка палача, по гарнизону провыла боевая тревога. Такой тревоги с июня, когда присоединяли к своим землям Бессара- бию и Северную Буковину, пожалуй, не было с тех времён. По тревоге подразделения поднимали часто, но то была совсем иная тревога, когда её подавали непосредственно в казарме, на этот раз – боевая – с сиреной; тут поневоле заволнуешься. Спросонья, трясущимися от волнения руками, до конца не приведя в надлежащий форменный вид себя, бежали туда куда учили, и вскоре, вложившись в норму, ибо на проходе стоял сам командир дивизиона, держа на ладони и глядя на циферблат наручных часов, все уже стояли в строю. Командир дивизиона, выйдя на середину строя, лично зачитал приказ: