Александр Черенов - Из записок Лаврентия Берии

Поэтому не было ничего удивительного в том, что очень скоро этот «ревнитель чистоты и поборник справедливости» вышел с доносом на меня. Конечно же, по молодости лет и за отсутствием оснований для такой критики, я сильно переживал. Да и то: в те времена могли «закритиковать» до смерти, и совсем даже не иносказательно. Хорошо ещё, что народ у нас с пониманием относился к проискам «старого большевика»: воспринимал это как неизбежное зло. Поэтому, когда донос поступил «наверх», меня вызвал к себе Сергей Миронович Киров. Он тогда работал секретарём ЦК Компартии Азербайджана.

– Лаврентий, поздравляю тебя.

Он улыбается – а я таращусь на него, ничего не понимая.

– На тебя поступил донос «от самих товарища» Кедрова. Значит, теперь ты стал настоящим чекистом. А то я уже начал беспокоиться: с чего бы это Кедров обходит тебя вниманием? Не считает за чекиста, что ли? А товарищ всего лишь собирал материал.

Честно говоря, в отличие от Кирова, мне как-то сразу же стало не до смеха.

– И что мне теперь делать? – честно дрогнул я голосом.

– Тебе – ничего, – смеётся Киров. – Делать будем мы с Микояном.

Тут я слегка удивился: с какой это стати Анастас заступается за меня? Уж, с ним-то мы точно не были дружками-приятелями, и совсем не потому, что грузин армянину – как тот гусь свинье.

– Ну, Анастас – тоже потерпевшая сторона, – сразу же догадался Киров. – Наш «старый большевик» разрабатывает и его, и очень активно. Товарищ усердно высеивает зёрна сомнений том, что в восемнадцатом Микоян избежал участи двадцати шести бакинских комиссаров не по воле случая, а благодаря участию палача Фунтикова. А тот якобы альтруистом никогда не был. Как следствие этих совсем не научных изысканий, на зуб Кедрова у Анастаса вырос ещё больший зуб. А поскольку наш принципиальный товарищ не желает угомониться, сейчас этот зуб находится в стадии заточки.

– Понял, – частично соответствовал я своему заявлению. Потому что вопрос «что делать» – не достояние одних лишь русских писателей. – Но, всё-таки, что мне делать? Не могу же я сидеть, сложа руки?

– А мы тебе и не позволим этого делать… в смысле, ничего не делать! – уже перестал улыбаться Киров. – Продолжай работать, а я выезжаю в Москву. Сегодня по прямому проводу я разговаривал с Дзержинским. Наш «правдоискатель» всё допытывается у него, какие меры приняты по его заявлению. Этот «святой человек» жаждет крови. Поэтому я и еду в Москву. А ты не дрейфь: работай, как ни в чём не бывало.

Легко сказать: «работай, как ни в чём не бывало», когда у меня всё из рук валится! Я уже знал, на какие «меры» намекал Кедров. Этому «гуманисту» мало было одного лишь «увольнения от занимаемой должности». Поэтому слова Кирова о жажде крови следовало воспринимать буквально, не заключая их в кавычки. До сего времени «клиенты» «старого большевика» – все без исключения – подвергались аресту и преданию суду военного трибунала. А там приговоры штамповали под копирку, не мучаясь вопросами разнообразия.

Несколько дней я просидел, как на иголках. «Просидел» – это я образно, потому что на нашей работе не засидишься. Только и стоя, и на ходу я чувствовал эти «иголки». Хорошо ещё, что Киров не задержался в Москве, и сразу же по прибытию вызвал меня к себе. И, вот: я ещё появляюсь в дверях – а он уже идёт мне навстречу. Как всегда, широченная улыбка опережает его протянутую руку.

– Будем жить, Лаврентий!

– ??? – не мог я отреагировать иначе.

– Пришлось нам на пару с Феликсом Эдмундовичем устроить представление для товарища Кедрова.

– ??? – в очередной раз не стал я оригинальничать. А, может, не смог.

Киров немедленно предварил ответ смехом.

– Представляешь: Дзержинский вызывает Кедрова, санкционирует при нём постановление на твой арест – и в этот момент захожу я, и не один захожу, а с текстом и ручательством за тебя нескольких товарищей! Среди них: Мясников, Багиров, Ахундов, Орджоникидзе, ну, и мы с Микояном.

– Как же так, – говорю, – товарищ Дзержинский?! Только что – цитирую «за энергичное и умелое проведение ликвидации Закавказской организации партии социалистов-революционеров начальник Следственно-оперативной части Бакинского губотдела товарищ Берия награждается оружием – револьвером системы „Браунинг“ с надписью»! Подписано: Зампред ГПУ Уншлихт. Ваш заместитель, Феликс Эдмундович! А Азербайджанский Совнарком, уже со своей стороны, наградил Берию золотыми часами с монограммой! И почти тут же после всех этих наград Вы хотите арестовать Берию? Берия – хороший и энергичный чекист. А Мясников, вон, говорит, что Лаврентий – не только способный чекист, но и интеллигент! Как же после всего этого Вы сможете его арестовать?!

Киров хитро прищуривается.

– И всё это я выговариваю будто бы Дзержинскому, а сам всё время смотрю на Кедрова. Вижу: товарищ растерялся, потому что никак не ожидал такого поворота. Быстро передаю бумагу Дзержинскому. Он её «внимательно читает», передаёт Кедрову, а потом «бросает на меня гневный взгляд» – и рвёт на части постановление об аресте. То есть, показывает Кедрову то, как сильно ему не хочется уступать давлению товарищей, но и не уступить он не может. Потому что это, всё-таки – коллектив и коллективное мнение!

– А что Кедров? – оживаю я.

Киров смеётся.

– А что Кедров? Покраснел, побледнел – и к Дзержинскому: «Ну, мы же не можем оставить это без последствий?!». Дзержинский тут же кивает головой: «Успокойтесь, товарищ Кедров: не можем и не оставим! Мы уберём этого Берию из АзЧК… и переведём его в Грузию. Там он у нас не забалует!». На этот раз Кедров остался без реплики: челюсть отвисла.

– Значит – Грузия? – всё же расстраиваюсь я. Да и то: привык уже к Баку, к Азербайджану, к местным товарищам.

– Да, готовься сдавать дела. И не только для того, чтобы успокоить Кедрова. В Грузии – очень сложная обстановка. В любой момент там может возникнуть «революционная ситуация». Твой старый знакомый никак не угомонится.

– Жордания?

– Он. Так, что в Москве принято решение назначить тебя начальником Следственно-оперативной части и Зампредом ЧК Грузии. Такое, значит, «наказание» – через повышение. Ну, как минимум, через параллель.

Поняв, что «приговор окончательный и обжалованию не подлежит», я не стал кочевряжиться, сдал дела, съехал с квартиры – и отправился в Тифлис.

В Тифлисе меня встретили вполне доброжелательно, хотя и были уже в курсе «наезда» Кедрова: нет ничего тайного, что не стало бы явным. Епифан Кванталиани, председатель Грузинской ЧК и теперь мой непосредственный шеф, только посмеялся над этой историей. Ну, ему, конечно, что: не на него же «капали»! Но надо отдать ему справедливое: больше этой истории он не поминал. Да и некогда было: Киров не преувеличивал серьёзности положения. Больше того, оно оказалось ещё серьёзней. Жордания не оставил надежд вернуться в Грузию «на белом коне», и поэтому развернул за границей кипучую деятельность, и не только пропагандистского характера. В Грузию пошли «засланцы из-за кордона», и не с прокламациями, а с оружием. Опора на местах, как говорят бюрократы, была у него серьёзная.