Александр Маро - Восемь дней осени

Проделав эту нехитрую операцию, он завалился на кровать и, поддавшись сладкому искушению, вновь оказался в плену безмятежного, спокойного сна.

Вычурная архитектура старого Лондона, тонувшая в лучах утреннего солнца, казалось, впитала в себя всю историю минувших веков с её пышным торжественным стилем и реликтовой гордостью. Былые страсти не трогали равнодушных людей, идущих навстречу. В сознании Джеймса они уже давно слились в единый георгианский ансамбль, сопровождающий его на всём пути к Сент-Джеймсскому парку. Это был особый шарм большого города – его дух, застывший в сером камне и говоривший больше о былом, о прежних временах, когда маленький остров, презрев опасность морской стихии, с какой-то необъяснимой фанатичностью кинулся покорять безбрежные просторы огромного мира. Пожалуй, в этом духе было много тщеславия. Но он по-прежнему был красноречив, приятен и вполне мог влюбить в себя, приобщив к таинствам старых переживаний.

И, вероятно, было бы Джеймсу в этом городе легко и уютно, но сердце его тоскливо сжималось под напором чужого мира – причудливо грезило былым. Всё было как-то не так: воздух, зажатый в каменных тисках шумных проспектов, казался сухим и жёстким; тусклое солнце, словно нехотя продиравшееся сквозь вереницы черепичных крыш, совершенно не грело и лишь неряшливо роняло холодный свет на серые тротуары улиц, и даже особое очарование старых зданий выглядело лишь пустым оформлением унылого пейзажа. Хотелось почувствовать такой далёкий, такой манящий вкус приволья, отогреться от холодной чужой осени. Всего лишь тихий шёпот мольбы, устремлённый к другому очагу жизни. Кто мог услышать? Кто мог понять? Но вдруг, из каких-то неведомых просторов, набравшись силы и вольности, хлынул на пыльные улицы спасительный свежий ветерок. Какая блажь могла связать его с далёкими раздольями бескрайнего континента, какая фантазия вдохнула в него дух русских полей? Но отчего-то верилось в это, и слышалась знакомая речь, и чудилось бескрайнее небо далёкой Родины, закалённой горнилами тяжёлых сражений и овеянной славой великих побед. Как-то по-особенному преобразился мир, что-то родное зашептал ветер, даря давнюю усладу старых воспоминаний, и, мирно покачиваясь, закивали, будто соглашаясь со странной волей человека, верхушки старых деревьев.

Джеймс остановился и жадно вдохнул свежего воздуха. Этот глоток свободы словно оживил его, снял обострившуюся хворь и придал сил, подорванных долгими перелётами и бесконечными короткими ночами. Он благодарно покачал головой и, сунув руки в карманы брюк, беззаботно двинулся вперёд – навстречу новому, разлившемуся утренним солнцем дню.

Небольшое тихое озеро, спрятанное в самом центре Сент-Джеймсского парка, было заключено в изысканную каменную оправу, украшенную чёрным кольцом чугунной изгороди и рядами небольших скамеек. На одной из них у старого ветвистого дуба сидел, откинувшись на широкую спинку, Джеймс Колдбери. Сознание его мерно растекалось по тёмно-зелёному зеркалу воды, то скрываясь в разлившихся кляксами спутанных кронах деревьев, то блуждая меж ровных стержней уличных фонарей. В отражении изредка появлялись и одинокие, хмурые фигуры людей, но они не задерживаясь подолгу, исчезая в беспечном течении времени столь же внезапно, как и появлялись. Джеймс, впрочем, позволил себе ненадолго забыть о нём. Заглядывая в вечность, в холодное изображение спокойной воды, так легко было поддаться этому чувству, этому беспечному покою, в котором исчезал странный, беспокойный мир.

Впрочем, отрешиться от времени окончательно ему не позволила тень, мелькнувшая у самой кромки воды. Где-то глубоко в сознании, даже толком не обронив любознательного взгляда, Джеймс почувствовал, что это объект его интереса. Джеймс повернул голову. Неподалёку, метрах в пятнадцати от него, облокотившись на тяжёлые, чугунные перила ограждающей изгороди, стоял немолодой тучный господин в деловом чёрном костюме, который тот явно не боялся испачкать. Несмотря на свои габариты, мужчина выглядел бодро. Его вздёрнутые кверху аккуратные усики казались данью безнадёжно ушедшей эпохе. Однако они ему определённо шли, и окружающие наверняка настолько к ним привыкли, что представить себе этого господина без них было уже решительно невозможно. К тому же они явно гармонировали с его лицом: с яркими, сверкающими янтарным блеском глазами, пристально смотревшими из-под густых бровей, с тонким вытянутым носом и открытым широким лбом. В общем, это была гармоничная личность с точно такой же внешностью. И это был Лис.

Занятие, которым был так увлечён объект, заставило Джеймса выдержать паузу и понаблюдать. Зрелище представлялось любопытным: дородный высокий господин отламывал толстыми пальцами куски от буханки ржаного хлеба и щедро сыпал их в воду, прикармливая пару белых лебедей, грациозно скользивших по кромке озера. Но то ли лебединая пара была не голодна, то ли незнакомец не вызывал у них никакого доверия – набухшие от воды куски хлеба так и продолжали плавать на поверхности озера, не вызывая ни малейшего интереса царственных созданий. Такое отношение крайне огорчало Лиса, и всякий раз проплывая мимо, неблагодарные «твари» удосуживались самых нелестных эпитетов, на которые, надо сказать, он был не менее щедр.

Наконец – видимо, когда иссяк запас бранных слов и улеглись эмоции, – что-то бормоча себе под нос, Лис плюхнулся на ближайшую скамейку и хмуро принялся наблюдать за тем, как солнце, зарываясь в пушистые кроны ветвистых вязов и вековых дубов, медленно тянулось к зениту. В эту минуту тягостных раздумий к нему и подсел Джеймс Колдбери.

– Мистер Лэсли? – учтиво поинтересовался Джеймс.

Тучный господин нехотя оторвался от любования изумрудного с желтыми переливами парка, внимательно осмотрел молодого человека и, окончательно убедившись, что видит его впервые, недовольно буркнул:

– Что вам угодно?

– Я прошу прошения, вы не уделите мне пару минут вашего времени? – вежливо попросил Джеймс.

– Мы знакомы? – с едва скрываемым раздражением пробормотал Лис.

– Едва ли, – честно признался Джеймс, – разве что заочно.

Незнакомец недовольно наморщил лоб и, отвернувшись от своего недолгого собеседника, пробормотал:

– Тогда всего хорошего.

– А как же хвалёная английская учтивость? – не удержавшись, усмехнулся Джеймс.

– Я шотландец, – незамедлительно отреагировал Лис, недвусмысленно давая понять, что разговор окончен.

– А-а-а… Тогда это многое объясняет, – согласился Джеймс.

Совершенно спокойно, так, будто его более ничто не волновало, он откинулся назад, облокотившись на изогнутую изящной волной спинку скамейки, и, бросив взгляд в отдалённую тишину бескрайнего неба, принялся насвистывать мелодию, в которой знающие люди, безусловно, угадали бы фрагмент одной из пьес Шекспира. Это привлекло внимание пожилого шотландца, и он с любопытством повернул голову, ожидая, в каком направлении будут развиваться дальнейшие события.