Сергей Соколов - Грозный. Первый настоящий император Руси

– За что же? – изумился Федор.

– За то, что погулял в своей жизни и по тому, и по этому бережку, любезные казачки. И еще погуляю! – подбоченился левой рукой собеседник, правой поигрывая длинным, необычно загнутым вперед ножом.

В первых рядах, уже ступивших на левый берег Волги, слышалось оживление. Ночную тишь разрезали одиночные крики, видимо, пытающиеся ободрить разношерстное войско. Залаяли собаки, раздалась татарская брань. Сергуля из толпы мог видеть, что слева от них стояло два больших судна с мачтами и множеством свернутых парусов. Впереди он видел только спины и чувствовал запах немытых тел, сзади его подталкивали. Постепенно становилось просторнее, людская масса растеклась по берегу и вытолкнула Сергулю с Федей на передний край. Перед ними открылась татарская деревня, которую при луне можно было разглядеть в деталях. Рядами, чуть спрятавшись в своих садах за резными палисадниками, стояли бревенчатые избы и сараи, обитые горбылем. По широкому берегу были развешаны рыбацкие сети на подпорках. В небольшом заливе качались несколько длинных, человек на двенадцать, деревянных лодок с веслами. Два больших корабля стояли в лунной дорожке на якорях. Корабельный остов, как скелет древнего чудища, покоился на подставках поодаль.

Против приплывшей вооруженной толпы стояли вразнобой крестьяне и ремесленники, вероятно, хозяева этих мест. Их было не более сотни мужиков и совсем молоденьких ребятишек. Многие держали в руках вилы, топоры и багры. Движение вышедших на берег невольно замедлилось и совсем стало. Когда во дворе назревает большая драка, ей обычно предшествует перепалка, взаимная ругань, переходящая в блажь. То же происходило и теперь. Назревала драка, ничем не похожая на великие сражения старозаветных времен, о которых Сергуля читал и слушал в доме причта Трифоновской церкви. С казанской стороны усиливались выкрики, из толпы приплывших – ответы. Тюркская речь перемешалась с русским матом. В это время по правую руку выстроилась шеренга стрельцов, приготовивших пищали к бою. Две противостоящие массы людей сходились ближе, различимы были черты и выражения лиц и оскорбительные жесты. Сергуля, уже и не пытаясь унять бешеный ритм сердца, сжимал до белизны в пальцах свой клевец и лихорадочно думал, кто из этих, стоящих напротив, сойдется с ним через мгновение в драке. Почему-то взгляд останавливался на седом старике с длинной седой бородой, как на китайских картинках.

Вдруг один из казанских мальчишек со смехом запустил в толпу камень. Потом еще и еще. Круглых, подходящих для ладони камней на берегу было много, и казанцы начали закидывать ими строй незваных гостей. Сергуле угодило в плечо, боли почти не было. И вот один из увесистых голышей прилетел прямо в голову беглому ушкуйнику, стоящему позади ребят. Удар был похож на стук толстой палки по деревянной бочке.

– Ах ты ж..! – заорал ушкуйник, даже не прикасаясь к рассеченному лбу. Он оттолкнул стоящих по сторонам, выскочил из шеренги и с диким взглядом обернулся к своим. В лунном свете его фигура была страшной, в левой руке нож, в правой кистень на цепи. Торчащая клоками в стороны борода и кровь, стекающая по лицу, только дополняли мефистофельскую картину.

– Сарынь на кичку! [1] Древний боевой клич, отголосок воровского языка волжских разбойников – ушкуйников. Дословно призыв собраться всем несчастным на носу или корме и не помышлять о сопротивлении. – заорал он в сторону своих и, развернувшись, кинулся на самого по виду крепкого противника – молодого татарина с длинными вилами. Кривым ножом ушкуйник легко прижал вилы к земле, а кистенем привычным ударом разбил парню голову еще до того, как кто-то успел что-то понять.

– Сарынь на кичку! Сарынь на кичку!

Боевой клич ушкуйника был поддержан в разных концах толпы, и несколько таких же лихих молодцев стали пробиваться к противнику, подталкивая тех, кто медлил вступать в бой. Сергуля и Федя инстинктивно держались за своим старшим беглым соратником, который тараном прокладывал себе путь, жестоко круша казанцев одного за другим. Бой размешался на множество драк. Кого-то прижали вилами к стене сарая. Кто-то падал, закрывая руками разбитое лицо. Сергуля пытался уворачиваться от летящих довольно метко камней, но это получалось через раз, и страх в душе уже уступил место ярости. Желание врезать кому-то острой железкой владело не им одним, а стало всеобщим. Особенно, когда падающие камни сменились острыми стрелами. Со стороны старого кладбища, расположенного в дубовой рощице, летели острые оперенные жала, большинством своим втыкаясь в песок, но часто задевая и людей. Кому-то стрела проткнула горло, кому-то впилась в плечо.

– Щас от рощи пойдут! За подмогой послали, черти! Сначала лучники – потом рубка! – крикнул ушкуйник, не обращая внимания на воткнувшуюся в руку ниже локтя стрелу.

– Алга! Алга! [2] По-татарски «вперед». Примечательно, что татары в шутку замечают: «У нас нет слова «назад». Потому как не привыкли убегать, отступать. Если нужно в обратную сторону – разворачиваемся и снова – Алга!». – прозвучало справа, и в гущу дерущихся устремился поток всадников со стороны Казани. Все это было прекрасно видно наблюдающему за ходом резни князю Серебряному с крутой горы.

– Этак, княже, конец нашим бродягам пришел! – заметил громко также конный Фуфай.

– Конец этим сыроядцам и так один! А татары пусть повылазят да поувязнут. Фуфай, скачи к стрельцам! Чтоб наготове были, чтоб дружно там у меня! – скомандовал князь. Фуфай тронул коня и скрылся вниз по склону.

Между тем смешанной ватаге приходилось уже совсем худо. Почти не вооруженная толпа не могла противостоять конному отряду, мерцавшему в лунном свете чешуйками доспехов и кривыми саблями. Драка превратилась в массовую казнь. Всадники рубили направо и налево, лошади уже скользили по убитым и умирающим, оставшиеся жались к кромке воды и пытались бежать, настигаемые ударами если не сабель, то вил и заступов. Дошла очередь и до мальчишек. Молодой, чуть старше их возраста татарин с конским хвостом на кожаном шлеме развернул к ним своего коня и два раза провернул в руке окровавленный уже клинок. Обернувшись в поисках спасения, Федор увидел открытые ворота во двор крайнего к Волге дома.

– Туда! – крикнул монашек и дернул Сергулю за рукав. Мальчишки шмыгнули за скрипучие створки. Конный двинул за ними. Во дворе стояла изба с распахнутой настежь дверью, внутри отчетливо слышались шум и бабьи визги. Ребята бросились к сараю, вернее к лестнице, ведущей на сеновал. Инстинктивно у обоих мелькнула мысль, что всадник не будет бросать коня и за ними не полезет. Так и вышло. Переводя дух на прошлогоднем сене, мальчишки услышали шорох. В следующее мгновение чьи-то сильные руки вырвали у них из рук клевцы и швырнули в темный угол. В просвете было различимо лицо старика с седой бородой, которого Сергуля приметил еще в строю. Глаза старца были сужены, а лицо искажено дикой злобой. Взяв в сухие руки отточенный заступ с широким лезвием и бормоча непонятные ругательства, он явно примерялся – как ему забить двух русских на сеновале, высота которого не позволяла размахнуться сверху вниз. Как Сергуля вспомнил о заткнутом за пояс под душегрейкой дедовом маленьком топорике – об этом он будет пытаться вспомнить потом. Но сейчас он нащупал единственное свое верное оружие. Не выдержав напряжения, Федя кинулся к просвету наружу, к лестнице. Старик пытался ударить мальчика по спине, но монашек упал и пополз к спасению. Удар пришелся по ногам. Одновременно Сергуля, вложив все силы в свой топорик, ударил старика по голове. Зажав рану, тот еще пытался орудовать заступом, но Сергуля молотил топориком уже куда попало в темноту, мало соображая и чувствуя что-то, пока не понял, что старик выронил орудие и больше не сопротивляется, а только закрывается от ударов, стоя на коленях.