Николай Кикешев - Встань и иди

– А поточнее? Какие рядом кишлаки?

– Товарищ командующий, кончилась карта, и я не могу точно указать наше местоположение, – чистосердечно признался Григорий.

– Как, кончилась карта? – в голосе командующего появились стальные нотки. – В каком же направлении вы двигаетесь?

– Точно не знаю. Командир батальона сказал, что будем брать склад.

– А где комбат?

Он возглавляет колонну.

– Пусть войдет в связь.

Но как Григорий ни старался, дозваться Зубова не мог.

– Товарищ капитан, – тон у командующего был недовольный, – что же это у вас за управление такое: карты нет, где находитесь, не знаете. Еще влезете на свою голову. Передайте комбату мой приказ: возвращайтесь в батальон и ждите комиссию. У вас потому и потери, что командование никудышное.

– Есть! – упавшим голосом ответил Григорий, осознавая, что стал причиной очередных неприятностей. На душе вдруг стало пусто и гадко.

Как Боков и предполагал, комбат сидел на БРДМ, бросив шлемофон на сиденье, и грохот двигателя заглушал рацию.

Колонна вернулась в Сурубай к полудню. Кишлак догорал. Изредка, то тут, то там бухали танковые пушки, раздирали горячий воздух пулеметные очереди. Солдаты расстреливали домашний скот, вьючных животных. Григорий возмутился – в нем вдруг проснулась заложенная в генах крестьянская рачительность. «Чем добру пропадать, так пусть лучше скот пойдет на кормежку солдатам». Два «Урала» съехали в вымоину. С десяток мулов, ишаков и овец загнали в кузов. Изрядно повозились с бурым быком. Костеря на чем свет бедное животное, солдаты все же затолкали его в кузов.

Основная колонна давно ушла в Джелалабад, а Боков медленно ехал в обозе, где волоком тащили «разутую» БМП. В пути бык вдруг сиганул через борт грузовика и задал стрекача. Но на голом плато укрыться ему было негде. «Урал» быстро нагнал животное, солдат набросил на его шею веревку для связывания пленных. Бык утихомирился, стоял, понурив лобастую голову с белой звездочкой посередине, тяжело поводя впалыми от бескормицы боками. Как его теперь заволочь в кузов – не представлял никто. Но расставаться с живым трофеем было жалко. Его обвязали веревками и с трудом втащили в кузов…

В батальоне их ждала комиссия – тринадцать полковников из штаба округа и армии. Зубов сразу сообразил, что дело пахнет жареным, заскочил на БРДМ с телохранителями и Рексом, крикнул на ходу:

– Боков, я поехал за развединформацией, а ты доложишь комиссии. Виноват в этой заварухе, сам и отдувайся.

У комбата было немало веских оснований для того, чтобы держаться подальше от проверяющих. Несмотря на его кипучую деятельность, дела в батальоне шли неважно. Взводы и роты день и ночь метались за призрачными тенями американских советников, которые вроде бы ходили вместе с мятежными отрядами. В этих метаниях подрывалась техника, гибли люди. Выходы практически не готовились.

Зубов раньше был политработником, прекрасным спортсменом и добился должности комбата тем, что умело организовывал показные занятия по рукопашному бою для начальства и заезжих журналистов. Тактику он не знал и не любил. Был уверен, что вполне достаточно его героического примера, чтобы подчиненные тоже действовали героически. А в последние дни у него возникло подозрение, что причина всех неудач – предательство офицеров штаба армии. Говорил об этом подчиненным без тени сомнения и требовал от Бокова, чтобы тот давал в штаб заведомо ложную информацию о месте предстоящих боевых действий подразделений батальона. А тот вполне отчетливо представлял последствия неудачи: комбат снова открестится, как это случилось со злополучным походом за дэшэка, а он будет крайним. Отвечать за сумасбродство Зубова Григорий не хотел, и он напечатал кипу бланков документов. Как только комбат собирался в очередной поход, подсовывал их ему на подпись.

Вот эти-то документы и листали проверяющие. В поисках недостатков они вывернули батальон буквально наизнанку. Начальник разведки армии полковник Стеклов выговаривал Григорию:

– Почему вы не учите командиров организации взаимодействия? Занятия с командирами взводов и рот не проводятся. Зарубите себе на носу: начальник штаба – это работа не с бумагами, а с людьми.

– Я полностью с вами согласен, – ответил Григорий. – Но с людьми мне мешает работать одно обстоятельство: одиннадцатого июня командующий армией издал приказ о снятии меня с должности. А комбат прямо сказал, чтобы я к личному составу и близко не подходил, поскольку любой может послать меня на три буквы и будет прав. Такой вот приговор! Мне в конце концов тоже надоело находиться в подвешенном состоянии: вроде бы сняли с должности, а вроде бы и нет. Роль батальонного дурика, который за все отвечает, но ни с кого не имеет права потребовать, меня абсолютно не устраивает. Единственное, о чем я хочу вас попросить, – ускорьте мой перевод.

– Не торопитесь, товарищ капитан. Я говорил с людьми и думаю, что зря вам хвоста накрутили. С приказом нелепость получилась. Вас на должность назначил командующий округом, а снимает командующий армией. Это явное превышение полномочий, и прокуратура этот приказ аннулирует. Так что есть большая вероятность, что вы останетесь в батальоне.

– Спасибо, товарищ полковник, – вырвалось у Григория.

Из комиссии командующего больше всех задал работы кадровик. И фамилия у него была ему под стать – Крутов. Полковник помахал перед носом Григория книгой учета личного состава, которую тот к стыду своему ни разу не удосужился проверить, и с неприязнью спросил:

– Сколько человек в вашем батальоне?

– Шестьсот.

– Вот и в ней должно числиться столько же. А у вас десять тысяч. Целая дивизия. За семь лет ни одного человека из списков не вычеркнули. Немедленно устраните это безобразие!

Григорий тут же принялся за работу и благодаря книге обнаружил, что служить ему довелось в том самом «мусульманском» батальоне, который штурмовал дворец Амина.

В штабную комнату заглянул дежурный по батальону, сказал Бокову:

– Товарищ капитан, вас к телефону ЗАС.

– Кто?

– Майор Быстров, из разведотдела армии.

При упоминании этой фамилии Бокова словно током ударило. Именно Сергей Быстров, красавец курсант, с которым сдружился в училище, а затем служили вместе в Забайкалье, стал причиной крушения его семейного счастья, разрыва с женой. Заныла еще свежая сердечная рана. Но, сдерживая эмоции, сказал:

– Капитан Боков слушает.

– Сейчас я вылетаю к вам, – предупредил Быстров, – отправь машину на аэродром.

– Сделаем, – сухо ответил Григорий и аккуратно положил трубку.

Ему до мельчайших подробностей вспомнилось недавнее прошлое. Он с семьей жил в офицерской гостинице, перестроенной на скорую руку из солдатской казармы. Тонкими перегородками ее разделили на комнаты, двери которых выходили в узкий, длинный, тускло освещенный коридор. Умывальник оставили общий, а туалет разгородили на две половины и посчитали, что офицерский быт устроен. Бесквартирные лейтенанты, привычные к казарменной жизни, радовались и этой крыше над головой. Они дневали и ночевали на службе, а жены были предоставлены сами себе. Некоторые со скуки погуливали, и это быстро становилось известно всем, кроме мужей. Григорий посмеивался над неудачниками, считал, что семейные неприятности случаются у людей неправильных, падких на чужое. Себя же таковым не считал. Но однажды он проснулся среди ночи и понял, что в постели один. Подумал, может, Надя на минутку вышла и быстро вернется. Но время шло, а она не появлялась. Зато возникло чувство тревоги. Тело начала бить нервная дрожь. «Ну, куда же она могла запропаститься?» Торопливо оделся, путаясь в штанинах, вышел в коридор, заглянул на всякий случай в умывальную комнату, в туалет – никого. «Где может быть жена в четыре часа ночи? Что делать? Ходить, стучаться по комнатам и спрашивать: нет ли у вас случайно моей Нади? Глупо и унизительно». Он встал за дверь умывальной комнаты так, чтобы просматривался весь коридор, и наблюдал, откуда же она появится?