Олег Фурсин - Моисей, кто ты?

– Каким он был для тебя? Для тебя, который всё знал…

Жрец смотрел на Мозе с пониманием. Он сказал с придыханием:

– Он тот, кто умножает добро, кто умеет дарить. Он Бог, царь Богов. Он знает всех, кто его знает. Он вознаграждает тех, кто ему служит. Он защищает своих сторонников. Он – Ра, чье видимое тело – солнечный диск, и который живёт вечно. Я происходил из бедной семьи и небольшого города, но владыка обеих стран оценил меня. Я занял большое место в его сердце. Царь, подобие солнечного бога, в великолепии своего дворца призрел меня. Он нашел меня, весть обо мне дошла до его сердца. Я не хочу знать ничего о том, что его не стало. Я сожалею о том, что не стало также и меня…

Мозе был вынужден слушать жреца долго. Когда плотина долго сдерживаемых мыслей и чувств прорвалась, не остановить заговорившего, а жрец молчал долго, десятилетия. Совсем неважно было Мозе знать, как стал Мери-Ра верховным жрецом Атона. Ни к чему были длинные описания церемоний. Как выстроились домашние и соседи, приветствующие отъезжающего во дворец счастливца. Как ждали все, кого награды манили и почести, появления фараона в верхнем этаже. Как слуги фараона выбрали первым Мери-Ра. И когда у обрамленного цветами лотоса окна появилась царственная пара, сановник вскинул обе руки в приветствии, и упал на колени. «Встань, – сказал фараон. – Выслушай меня стоя, мой верный слуга. Я посвящаю тебя в верховные жрецы Атона в моем храме Атона в поднебесном городе Атона. Я делаю это из любви к тебе и согласно желанию твоему, ибо ты был слугой моим, который был послушен учению моему во всём, что говорилось. Сердце моё радуется от дел твоих. Я передаю тебе эту должность и говорю тебе: ты будешь вкушать пищу фараона в храме Атона!».

Жреца подняли на плечи потрясённые небывалой его удачей друзья и враги. Владычица обеих земель обласкала Тинро [28], назвав её «любимицей своей». Потерянная, потрясенная супруга Мери-Ра плакала от небывалого счастья…

Глава 4. Заговор жрецов. Рождение Мозе.

Мозе устал слушать о былом счастье Мери-Ра. Он хотел знать, как свершилось собственное его несчастье. И потому перебил старика:

– Расскажи обо мне, учитель.

И столько в этом было смирения и просьбы, что изумлённый Мери-Ра осёкся, смутившись вдруг. И стал говорить о другом.

– Небетах, ставшая Бакетатон, была скромной смиренницей в ногах у брата своего и мужа. Но назвать её покорной всем остальным трудно. Не потому, что возносилась она над всеми, но потому, что сторонилась. Вечно прислушивалась к жизни, что внутри души. То, что вокруг, словно не было ей родным. Задумчива, хоть не грустна. Молчалива, хоть и не безгласна.

О том, что прекратились у неё месячные истечения, и уж третий месяц, сомнений быть не может, жрец узнал от прислужницы, бывшей его осведомительницей.

Только не у одного Мери-Ра были осведомительницы. Его собственная, например, догадалась о том, что происходит, когда у хозяйки в загородном дворце оказался Верховный жрец Амона. Может, и сама будущая мать обратилась к этому врагу…

Бакетатон, любившая брата, к первой его жене, ко всему тому, что было с ней связано, испытывала нелюбовь. Долгое время оставалась она с матерью своей, Тийе, и отцом, Аменхотепом III, в Нэ. Тийе и отец Бакетатон, Аменхотеп, невестку не жаловали. Многое из того, что делал Эхнатон, приписывалось Нефертити. В том числе, отказ от старых богов. Неверным было мнение такое, да что ж взять со свекрови со свекром? Редка родительская любовь подобной пары ко вновь приобретенной дочери. А тут не дом на руки невестке отдаёшь. Страну огромную, цветущую и богатую. Немало твоей заслуги в том, что она такая, а сын с невесткой, приняв дар, тут же повернули все, да как! В другую сторону; когда бы знать ещё, что к добру. Миттанийка, дочь Тушратты, Нефертити могла бы быть доброй египетской женой, как её свекровь Тийе, но была чрезмерно независима, и была женой сыну, и без того проявлявшему непокорство и вольнодумство. О многом мог сожалеть Аменхотеп: о том, что разрешал сыну своеволие без конца и края. Что отдал ему женщину, которую взял себе от её отца, пойдя на поводу у юной любви. О том, что отдал сыну и власть, отдал рано, не дав окрепнуть, не дав прорасти в сыне египетскому, родному, больше, нежели общечеловеческому. Мало, что объединяет всех под рукою одного бога, так ведь все равны под этой рукою, что египтяне, что жители Сирии или Миттани…

Склонялась и та, чьё новое имя означало «служанка Атона», Бакетатон, вовсе не к образу солнечного бога вслед за родителями. Мила была ей триада богов Нэ. И Верховный жрец Амона был ей не чужим, роднёй по крови.

Зачем он прибыл, Аанен [1], в Ахет-Атон, этот приверженец всего, что умерло и отжило? В Ахет-Атоне никогда не было и ноги его до сей поры. Не для того строился и возвысился город. Унесли воды Нила старое, мутное, грязь, что веками копилась. Зачем же надо было у белых стен и мрамора, на осиянных синевой неба улицах вдруг вывалить эту кучу навоза? Потому что если вначале Верховный пришел в Ахет-Атон тайно, без свиты, чуть ли не в одиночестве, свершив почти геройство, то потом…

Навоз этот появился в Ахет-Атоне вскоре изрядном количестве. Трудные настали времена для тех, кто искренне служил солнечному богу. Стал склоняться Эхнатон к возврату в прошлое. Не по своей, быть может, воле, а в силу причин, о которых уже говорилось. Только от этого не легче.

– Я считал её дочерью своей. Юной она была, Джехутимесу. Не глупой, нет. Но очень юной и наивной. Она и не скрывала никогда, что тянется душой в Нэ. Меня терпела, и только, как досадную помеху. Я говорил ей о единственности Атона. Она отвечала мне словами о единственности для неё брата и мужа. Что ей эти столкновения жрецов и их мнений? Она жена брату своему.

– Порадуйся моей радостью, жрец, – сказала мне она. – Я ношу под сердцем ребёнка.

Я отвечал ей, что знаю. Она была поражена:

– Но никто не знал этого до сих пор, кроме меня и дяди… и, того жреца, что он привел с собою. А они бы тебе не сказали, знаю.

Жрец, впервые за время разговора, вдруг встал на ноги. Более того, взволнованно заходил по комнате, меряя шагами небольшое пространство.

– Что верно, то верно, Джехутимесу. Они бы меня не порадовали. Если можно назвать это радостью. Известие о том, что Божественная Нефертити может потерять свою власть окончательно. А с нею и мы, слуги Атона. Впрочем, хоть я и не причисляю себя к людям чувствительным, радость этой девочки, Бакетатон, тронула меня. Жизнь, что в ней зародилась, могла быть препятствием, но ещё не стала. Меж тем любая жизнь – священна, данная миру Атоном. Я сознаю, что не всегда постигаю замыслы Его. И, не поверишь, Джехутимесу, я чувствовал какое-то особое волнение рядом с юной матерью твоей. Почему-то знал, что связан с ней, и с этой жизнью в ней. Более того, словно вся Кемет замирала в волнении перед этой юной женщиной для меня. Я знал, что будет мальчик. Знал, и всё. Страна заждалась решения своей судьбы, и в этот раз, не знаю почему, я знал, что она дождалась. Стоит ли так много знать о Божественном, чтобы не разглядеть? Стоит ли так много говорить о Боге, если не ощущать его рядом с собою, в жизни? Не всё мы врём, Джехутимесу, когда выступаем от имени Его, или выстраиваем свои малые чудеса, на удивление народу…