Анатолий Шахаров - «Лишь бы не было войны»

– Командир, че дальше делать?

Чувствовал, что мы смяли противотанковую оборону немцев, и теперь наша атака не захлебнется. Командир повел танк дальше в бой.

После боя мы с командиром сначала не разговаривали. Потом он подошел и сказал:

– Не забудь, что здесь я командир! Но сегодня ты был прав.

Он уставился на меня совершенно непривычным взглядом, словно смотрел куда-то насквозь меня или за меня и не моргал. Он схватил меня за плечи железной хваткой, тряхнул и сказал:

– Спасибо тебе!

В этих словах было что-то очень тяжелое и очень ценное. Эти слова благодарили за жизнь. В этих словах я услышал ценность жизни. И, похоже, это очень большая сила.

Я подумал: – Слава Богу, трибунала не будет.

Расстреливаю себя

Пулемет работает точно. Я сосредоточен и стараюсь, чтобы лицо было за ним, чтобы сверху выставлялась только каска. Я действую верно, точно выполняю все, чему нас учили. Я верю в силу немецкого оружия, нашей армии. Мой пулемет сеет смерть на стороне врага. Я достойно выполняю свою работу, и мои друзья могут с большой эффективностью контратаковать русских. Я чувствую усталость в руках от вибрации пулемета.

Я постоянно сталкиваюсь с каким-то сопротивлением внутри меня, которое пытается поставить под сомнение мой профессионализм. Я абстрагируюсь от этого и концентрируюсь на своих действиях. Но чем сильнее я отгоняю эти мысли, тем более явным становится этот голос внутри меня, который не испытывает никакого энтузиазма по отношению к моим стараниям и стремлению выполнять свою работу, быть настоящим немецким солдатом. Я словно отворачиваюсь от этого голоса внутри, чтобы хоть как то заглушить его. Вцепляюсь в пулемет и стараюсь забыться в планомерном и точном истреблении противника. Но вот толку от этого никакого. Хочется от этого просто выть! Что это за голос? Чего ему от меня надо?

Атака русских отбита. Они все лежат на нейтральной зоне. На душе очень тяжело. Уже никакие мысли о качественной работе не могут сравниться с этим нарастающим давлением внутри. Меня затягивает в воспоминания о моей маме и детстве. Этот образ так не похож на все, что сейчас происходит. В этом образе есть любовь, есть свежесть ветерка, лёгкость и радость жизни. Там есть стремление жить и узнавать мир, там есть доброта ко всем вокруг. И там хочется снова быть. По-сравнению с этим образом, который так неожиданно и непрошено ворвался в меня посреди происходящего боя, мои мысли о немецком оружии, о победоносной нации, о профессионализме пулеметчика настолько пусты и бесчувственны, настолько кажутся нелепыми, что мне страшно хочется отделаться от этого наваждения, а точнее сбежать от него, чтобы оно не трогало мое сердце. Но как только я об этом начинаю думать, то понимаю, от себя я не убегу, что отказаться от этого состояния детства, значит отказаться от всего, что в жизни имеет настоящую ценность, отказаться от любви, от матери, от меня – ребенка.

Черт! Видимо придется с этим жить и воевать. Видимо больше не получится обманывать себя мыслями о выполнении долга перед нацией и верности делу фюрера. Но так я хотя бы буду самим собой, пусть с этой болью и презрением к прошлым верованиям, но это буду я. Черт! Я смотрю на эти трупы русских впереди и уже не вижу в них ни зверей, ни врагов. Это просто еще одни дети, ушедшие от матерей, вырванные из любви и брошенные под мой огонь. Черт! Я же себя расстреливаю…

Хоть один, да куснет хищников

Грязь и холод земли для нас сейчас – мягкое одеяло. Я вжимаюсь лицом в жидкую грязь и чувствую носом и подбородком острые мелкие камни и песок. Иногда поднимаю голову, чтобы вдохнуть и снова вжать ее в землю, словно прячу свое лицо в мамины руки. Все происходит будто в замедленном темпе. Иногда мне удается мельком увидеть сквозь грязь на глазах, что происходит справа и слева от меня. Шквал огня, взрывы мин, снарядов, звонкие удары пуль вокруг о землю, все это заставляет понимать, где я нахожусь. Уже невозможно понять и различить где ложатся пули, куда летят мины. И только ощущая грохот в ушах, понимаю, что пока еще жив. Подняться невозможно, даже голову страшно повернуть. Одна надежда, что каска спасет от шаркающих пуль, и они отрикошетят хотя бы не в органы. Рано или поздно этот шквал закончится. А тот, кто выживет в нем, решать судьбе. Никогда не пробовал землю специально, а сейчас даже разжевал. Может через минуту я уже не буду этого в состоянии сделать. Я бы рад совершить подвиг, но сейчас я могу только напроситься на прицельную очередь пулемета. Слушаю, ем, жду. Земля качается, а я ее обнимаю. Стараюсь прислушаться, нет ли изменений в шуме огня? Но пока немец не отпускает. Видать решил вцепиться в свои позиции жестко. Черт! Нет уж… Придется мне выжить! Надо же тебе объяснить, что к чему и куда ты залез. Давай уже вываливай все свои оглобли, да иди обедать, наконец! Ну?

Лежу. Жду. Голова сама стала подниматься чаще. Не чувствую пуль, ложащихся рядом. Разрывы мин еще вижу, но они сместились. Видимо заберут хлопцы на себя часть смерти. Ну, давай! Где еще залп?

Ну все! Лежать – все равно что сдохнуть. Только подумал, слышу слева крики. Один, второй. Ну уж точно пора! Рву вперед как зверь, толкаясь ногами. Знаю, что сейчас целиться будут. Но нас сейчас меньше, придется целиться лучше, а значит больше шансов кому-то успеть проскочить. Сколько нас? А это не важно, сколько есть! Дадим им пожрать сейчас. Хоть один из нас, да кусанет хищников. Вжимаю всю силу в толчки ногами, меняю направления, сам не понимаю как еще бегу, пригнувшись так низко, будто на коленях ползу. Держу винтовку на изготовке. И ищу, ищу, его ищу… Бегу. Вглядываюсь. Хоть бы понять, откуда бьет. Так вот же он! Сам не ожидал, что так близко уже к их окопам подбежал. А немец ко мне чуть боком в пулемет вцепился, бьет по нашим. Падаю. Знаю, что сейчас увидит меня. Ему только развернуться немного, а мне еще упереться и прицелиться. Пугать-то мне пустым выстрелом еще хуже. Пусть смерть сама думает, сколько кому времени надо. Упираюсь ответственно. Беру на прицел. Выстрел. Тот медленно отстранился от пулемета. Передергиваю затвор и бегу быстрее туда. Жду, когда к пулемёту следующий подойдёт. Но успеваю туда залететь раньше. Все! Я здесь и пока еще жив. Решаю идти влево по окопу. Скорее всего, туда они направили больше сил, раз пулемет бил туда. Отвлекли их хлопцы, да вот, остались ли кто жив? За патроны не думаю. Два выстрела есть, а дальше штык да руки. Некогда тянуть время. Согнувшись, бегу небыстро вперед, приклад на плече, жду первого. Гул голосов наших говорит о том, что есть кто выжил. А значит, чем быстрее я им помогу, тем больше из них до окопа добежит. Да где же они, черт! Вот вы где! Да вас тут много! Бью одного прицельно и назад за поворот. Передёргиваю затвор. Целюсь, чтобы встретить. Сейчас если не выскочит никто, значит, гранаты бросят. Пару мгновений, никого нет. Стреляют в пяти метрах от меня по нашим, но меня не увидели. Вылезаю из окопа и в ближайшего стреляю. Заметили! Повернули ко мне каски. Ну, все же я их отвлек. Патронов больше нет, а заряжать некогда. Ну, братцы! Давайте поскорее, а я их немного задержу, если смогу. Падаю снова в окоп и бегу со всех сил к ним. Пара мгновений, вот они! Успеваю опередить первого, пока он пытался отреагировать. Его выстрел пошел левее меня, а я им прикрылся еще от троих за ним. Ну все! Сейчас поймут через мгновение, что этот уже труп и расстреляют меня. Сразу несколько выстрелов над головой оглушают. Мне видимо просто страшно стало. Я стою, словно жду обещанной смерти. Но упали немцы. По плечу кто-то ударил. Я словно назад стал возвращаться, и солнце блеснуло. Оно даже есть? Отдельные трески выстрелов и заканчивается захват позиции. А мужики, как ни в чем не бывало, уже матерятся и о чем-то говорят. Мы прошли полторы сотни метров, а прожили, будто сто лет, потеряв большинство на поле.