Анатолий Шахаров - «Лишь бы не было войны»

Солдат ждет, сидя в окопе. Опыт говорит, что пора. Инициатива ценная вещь. И в этом затишье волчьи глаза сверлят всю душу, склоняя к усталости и апатии. Все зубы сжимаешь, чтобы держать в себе силу и желание бить противника. И как спускной курок звучит команда – в атаку! Сразу становится легче. Каждое движение и удар от падений, ветер в лицо, грохот голосов, кричащих какую-то мешанину, все это сейчас только помогает держаться одного – вперед и рвать их! Вот сейчас ближе всего к смерти, а волчары сгинули, и мы их не ощущаем. Пули нас бегущих косят, а внутри больше радости, чем в окопе. Смерть рядом, а зубы волкам поотшибало. Дух все же сильнее смерти. Уж лучше побеждать духом, помирая, чем так как немцы.

Вот когда начинаешь любить вонь, вот когда не чувствуешь вшей, когда рад еще тому, что можешь бежать, держать оружие и добавлять в копилку Победы. Уже есть опыт. По тому, как скашивает наших солдат впереди, знаешь, когда надо упасть и пропустить над собой очередь пулемета, а это шанс приблизиться к врагу. Снова как пружина выпрыгиваешь и в три погибели бежишь вперед, чтобы хоть часть пуль пропустить выше.

Когда уже и дыхание захватывает, и ноги не понятно как бегут, наконец-то у некоторых из нас появляется шанс выбить из окопов оборону немцев. Так не хочется видеть их лица. В их глазах страх, детская боль. И приходится в них стрелять. Некоторые из них в другом состоянии, не знаю, за что они тут воюют, но смотрят в глаза уверенно и умирают спокойно, приложив и нас к земле не одного. Какое-то раздвоение внутри. Внешне ты как зверь, лица перекошенные ненавистью, в рукопашной словно волк, рвешь все, что ближе, хоть зубами, руками и всем, что под рукой, а внутри какая-то глубокая тоска, сродни братскому переживанию за всех, кто месится в этом кровавом супе. Граница стирается. Все разговоры о том, кто есть кто, просто теряют всякий смысл. Мы здесь все одинаковые. Мы здесь все – звери. Мы здесь все – люди. И мы здесь все разрываем сердца наших матерей. Мы здесь все одно. Вот здесь начинаешь понимать правду про то, что есть наша жизнь. Вот здесь теряет ценность все, кроме простой жизни. Это не то, что захотят от нас услышать те, кто здесь не был. Об этом не будут рассказывать те, кто здесь был, кто был на этой войне. А нам надо просто дальше рвать, жать немцев как можем.

Минута войны

Пустые гильзы – хороший знак, их звук успокаивает, значит, еще летят пули в сторону врагов. Пока я стреляю, у моего пилота есть шанс и выжить и задачу выполнить. Я ему доверяю, а он мне. А по-другому никак. Мы оба в руках судьбы, он, я, связаны по рукам и ногам.

Вот еще один. Идет в хвост, чтобы время не тратить и сбить наверняка. Видать не шибко боится меня, надеется на точный удар своей пушки. Но это и мне открывает возможность. Буду бить практически в одно место, кучностью возьму. И ждать я его не буду, уже на дальнем расстоянии начну огонь, чтобы опередить его, иначе я буду первой броней для самолета.

Стрелок штурмовика словно на расстреле, почти никакой защиты, только удача. Все! Встает на курс. Огонь! Мой пулемет начинает отбрасывать гильзы и, по наитию, я знаю, куда ложатся мои пули. Он, конечно, не ожидал с такого расстояния получить очередь, дрогнул и сбился с линии. Это мне на руку, он уже прицельно бить не может. Я отпустил. Он снова встает на курс. Я уже не жду, чтобы он выровнялся, и даю очередь туда, куда он должен встать, чтобы нас атаковать. Расстояние уже значительно меньше, и он обязательно даст очередь, поэтому я опережаю его. Знаю, что этот не отступится, поэтому жму без перерыва. Выстрел по нам он дает, но виден всплеск дыма перед его кабиной, и он уходит в сторону. Теперь я знаю, единственное о чем он думает – как удачнее спланировать и достичь своих, чтобы не спуститься на парашюте к нам. А мы живы, значит, летим дальше.

Сила, которой нужно доверять

Грохот лязгающего железа вокруг, это единственное, что говорит о том, что мы еще живы. Танк не может нас защитить, сохранить жизнь. Танк это отличная мишень для противника. В обычной жизни вряд ли нашелся бы человек, кому понравился бы такой шум вокруг, от которого одежда вибрирует, но сейчас этот звук успокаивает. Мы прорываемся к линии обороны врага. Командир выжимает всю скорость из танка, и заставляет постоянно маневрировать. Эта тактика общепринятая для наших войск. Так мы пытаемся пробежать между снарядами немцев, однако пуля-дура, чему быть того не миновать. И все же это не танковый бой. Иначе, наши шансы были бы минимальны. У немцев танки теперь намного сильнее наших. Нам нужно как лилипутам к великану суметь подбежать вплотную, чтобы суметь укусить. Они нас за два километра, как орехи щелкают, а мы с трехсот метров только в борта или корму успешно бьем. Но все равно бьем. Только вот фриц может позволить себе выжить, а нам нужно обязательно кем-нибудь пожертвовать, чтобы суметь обмануть немца, заставить его повернуться под выстрел слабым местом.

Все еще катаемся. Но уже близко рубеж. Командир кричит «стой», докручивает башню, мы все замерли, будто наше дыхание может помешать прицеливанию. Выстрел. Команда «вперед»! Снова идем. Командир выбирает оптимальный путь через окопы и дает сигналы о маневрах. Пулеметчик держит фрицев на нашем направлении вжатыми в окоп. Еще немного и нас сзади начнет защищать пехота, которая сидит на броне, а мы рванем догонять отступающие силы, либо вступим в бой с орудиями немцев. Танк подскакивает и ныряет, снова подскакивает, и мы проносимся через окоп. Гул в ушах продолжается. Значит, эту линию мы прошли. Теперь главное не пропустить замаскированные орудия или пулеметные точки, чтобы дать развить наступление. Я хоть и вижу куда еду, да вот командует-то командир, вся надежда на его расторопность и реакцию. Снова остановка. Прицеливание. Выстрел. Командир дает сигнал, и я рву рычаги вперед. Резкий разворот опасно подставляет наш борт, но командир прав. Снова прицеливание. Выстрел. Мы снова делаем маневр, снова остановка. Прицеливание. Выстрел. Крик командира говорит о попадании. И мы все еще живы! Что-то внутри заставляет сжать зубы. И мне сейчас не до команд командира. Какое-то чутье заставляет меня нажать на рычаги, затем повернуть и снова жать вперед. Слышу крик командира, но остановиться не могу, знаю, что нельзя сейчас отпустить эту чуйку. В руках эта необычная сила, которая уверенно давит на рычаги. Я знаю, что этой силе надо доверять, в жизни я это уже не раз замечал. А раз это так, значит доверять ей – спасти экипаж и продолжить бой.

И точно! Проскочив участок, простреливаемый замаскированной артиллерией врага и собрав лишь редкие удары осколками, мы нырнули в складку местности, похожий на природный ров. Может это был ручей или просто небольшой овражек. Я решил жать по этой ложбине. В ней мы почти незаметны, а вот изгиб ее сразу говорит о вероятном использовании ее противником для маскировки орудий. Тут и командир перестал на меня орать, понял мое желание. И результата ждать долго не пришлось. Под защитой неглубоких склонов на максимально возможной скорости мы обогнули внушительную площадь. Когда складка местности свернула в сторону, и мы пошли почти параллельно фронту, мы наткнулись на первое орудие немцев. Мы выстрелили. Промахнулись, но расчёт рассыпался в разные стороны. Вторым выстрелом орудие разворотило. Я рванул вперед. Командир, наверное, на меня злится, я спиной чую, но мы уже оба понимаем свою задачу, жмем вперед. Ложбина петляет, и мы натыкаемся еще на одно орудие. Командир орет сдать назад, чтобы суметь прицелиться. Я выполняю и, забравшись немного на склон, останавливаюсь. Не хочу сильно вылезать из укрытия, а наклона командиру должно хватить для прицела. И он не подводит, быстро выставляет, стреляет, и немецкий расчет не успевает ничего толком предпринять. Мы идем дальше. Почти сразу на линии нашего движения видно еще орудие. Однако в этот раз немцы поняли происходящее и уже развернули его в нашу сторону. Я останавливаюсь. Снова не слышу командира. Жму назад, поворачиваю и задом выскакиваю из укрытия, развернув танк параллельно ложбине. Немцы сделали выстрел, мимо. Теперь им опять надо поворачивать орудие, но им это не поможет. Я рву вперед, жму вдоль ложбины. Сейчас я больше рискую словить снаряд с нашей стороны, ведь немцы по своим позициям бить не будут. Но этот риск меньше, чем продолжать идти по канаве. Пока немцы суетятся, я подлетаю к месту и ныряю в канаву прямо на орудие. Грохот стали о корпус, и я снова выскакиваю из канавы на противоположном склоне. Жму дальше и вижу еще одно орудие, тоже установлено вдоль ложбины. Нас встречают. Останавливаться нельзя. Могут успеть развернуть и прицелиться, да и мы тут как на ладони. Командир уже меня понял и молчит. Я повторил знакомую практику и раздавил орудие. После этого проехал немного по ложбине и понял, что больше не чувствую прилива этой уверенности. Я заорал: