Игнатий Смолянин - Странствия Мелидена

По бледному небу плыли редкие облака, шумела близкая река, на каменных холмах величаво вздымались заснеженные ели, здоровье Мелидену пока не отказывало, и товарищи оказались не такими вахлаками, какими представлялись вначале. Но на душе всё равно стояла беспросветная мгла.

Он не тешил себя надеждами, что в Висагете его забудут – и те, кто подвёл под монастырь его отца и опорочил его самого перед великим князем, и мстительные Ветисские. А куда спасаться дальше из Липенска? Только через границу в герцогство Иннедриганское, называемое Ремитой. Все другие пути очевидно хуже. Он знает средиземский язык, познакомился с их обычаями, и там привычная городская жизнь, совсем отрываться от которой тяжко. Не вполне привычная, конечно, но он не способен вечно жить в лесном разбойничьем логове или отшельническом скиту на востоке. И на степной границе делать нечего, и нравы работорговцев Грюта Полуденного, коварных и своекорыстных, ему слишком хорошо знакомы, чтобы надеяться, будто неверный медвежский беглец у них сможет избежать колодки на шее.

То есть подходил только путь на запад. Не то, чтобы он прельщал – совсем даже нет. Но как быть, если дела и дальше пойдут от плохого к худшему. Пребывание в Липенске всё более тяготило – здесь, в неспешных пограничных разъездах снова было время предаться неотступным тяжким мыслям. Необходимость приспосабливаться к незлым вроде бы, но своенравным воеводе, сотскому, окольничему, отчуждённость грубых бородачей с окраин, эти постнорожие мракобесы «истинники»… Вечно жить «боевым холопом», строить себе карьеру мелкими шажками… Мелиден заметил, что непроизвольно начал вставлять средиземские слова в свои раздумья. Тоска по жене Людмиле заставила вспомнить когда-то выученные старые средиземские стихи:

И это падение после детства в почти дворце в Грюте Полуденном, службы при самом великом князе в светлых теремах, возле новопостроенных белокаменных церквей, учёбы у Нимвурда и разговоров с обходительными камбенетскими купцами и приказчиками, бесед с много знающими дьяками, после раззолоченных одежд и изысканных яств? На яства ему было плевать, тем более что и в Висагете их вкушали другие, всё равно в душе Мелидена исподволь копилась злоба на окружающую несправедливость. Пока она разряжалась в воинских упражнениях до изнеможения, но раньше или позже её придётся выплеснуть на тех, кто встанет поперёк дороги. Следовательно, надо быть готовым дать дёру дальше после очередного убийства, – брезжило в голове у Мелидена. Вольно или невольно, но расчётливый ум выстраивал все его действия на подготовку к этому нежеланному, но неизбежному «рывку».

Срок станичной службы пролетел незаметно. Никаких разбойников не поймали. Временно приписанных служилых дворян хватало лишь на разъезды по приречной тропе – тридцать вёрст в одну сторону, тридцать в другую, – но не на прочёсывание горных лесов в глубине. Однако через реку из Ремиты никто не лез или не оставлял следов во всяком случае. Вероятно, главной причиной затишья было то обстоятельство, что бурная в каменистых верховьях Сивехра не замёрзла этой тёплой зимой, только пар стоял над заснеженными берегами. Ни одного моста на их участке не имелось, перебраться вброд через ледяную высокую воду было почти невозможно. Ловить Окулшу начальник Катазакрис (странное грютское имя для русобородого медвежца) не собирался – как его поймаешь, если сами местные не укажут. Да и что ему делать в глуши в самый торговый сезон. Наверняка пасётся возле тракта, а в глухомань вернётся с награбленным много позже их смены.

Следующая смена запоздала на целых шесть дней, но опытный полусотник был к этому готов и умело растянул припасы. Обратно ехали уже в середине просинца, несколько оголодавшие, но в полном составе и добром настроении. В Липенск прибыли вечером в сочельник, когда начинается разговление перед великим постом и пекут сочни – лепёшки на конопляном масле. Воеводы с Палачом в городе не было – не дождавшись Мелидена пару дней, отправились надзирать за торгом в Иннедригане. То есть опять разминулись по дороге. Оставшийся в тереме за старшего инок-печатник Тунжа пробовал ругаться на опоздание, но получил грубый ответ, что Мелиден вернулся со всем отрядом, когда пришла смена и опоздали не они, а сменщики. О намерениях воеводы его никто не извещал и не мог же он сбежать со службы самовольно, хотя сидеть на границе лишние дни удовольствие небольшое.

Затем перебрались в пристройку у воеводского терема с малой глиняной печкой, тесную, но тёплую, и остаток просинца прошёл в относительном безделье. Что оказалось как нельзя кстати – в эти две недели ударили первые трескучие морозы. Опять маленькая, но удача среди большой неудачи – хоть проклятая зима перевалила за середину. Кормили у воеводы сытно; ни жены, ни детей у него не было, все умерли в чумной год, пока он был в полюдье.

А за три дня до истечения этого ничегонеделания в воеводском тереме появилась Аглавина в сопровождении истиннической начётчицы Гиштасии, которую обычно звали просто Тасьей. Приехали судиться с соседом – убийцей мужа Аглавины. Но раз воеводы не оказалось на месте, остановились у Тасьи в пригороде, а пока каждый день ходили к терему проведывать у воеводских слуг и знакомых «истинной веры», что к чему.

Вскоре Мелиден почувствовал пристальный интерес этой странной пары, тем более необычный, что не скрывал своё недоверчивое, сдержанно говоря, отношение к воззрениям и поведению «новгородских еретиков». При каждом походе в терем Тасья умело пыталась завязать с ним разговор, расспрашивая о том, о сём. Одновременно она разузнавала о нём у глуповатого Важини.

Тон в этой паре задавала именно Тасья, хотя дело было не её, а Аглавины. Но у раскольников она пользовалась очевидным авторитетом, служила как бы добровольным поверенным по их делам, хотя основным её занятием было обучение их детей своеобычной «истиннической» премудрости впридачу к основам грамоты.

На вид ей было под сорок лет, но её удлинённое восковое лицо было красиво вневременной аскетической красотой, словно списанной с икон святых подвижниц. Одета она была в длинное чёрное платье грубой шерсти с таким же чёрным платком, плотно закрывающим волосы; эта чернота отчасти скрывалась старой шубейкой на беличьем меху и такой же шапкой. Неслышные, мягкие движения придавали строгую женственность её стройной фигуре, однако ярко красные, пусть и постоянно сжатые губы расходились с образом отрешённой от мирских соблазнов аскетки с опущенными долу тёмными очами. Речь у неё тоже была ласковая, плавная, полушепчущая и неожиданно умная. В то же время к своим раскольникам она обращалась с заметной самоуверенностью, очевидно зная слабости каждого. Это было видно по приветствию только кивком головы на почтительное бормотание со сниманием шапки степенных бородачей. Намётанный глаз Мелидена было трудно обмануть и он не сомневался, что при надобности смиренная черница может обнаружить незаурядную быстроту и ловкость вкупе с выносливостью.