Вадим Потапов - Сталин. Рефлексия (10 ночей 1941 года)

Это Гитлеру и его генералам от моих решений – радость одна. Нет перед ними ни одной полноценной дивизии – все в стадии формирования; нет у этих дивизий авиационной поддержки – неоткуда взлетать нашим самолетам. А то, что солдат и техники у нас не меньше, да и техника лучше (хоть в это то можно верить?!), что толку? Будут сами на нашей технике с нами бороться.

А что до нашей невинности, то ему на нее плевать. И те, кто захочет (или кому будет выгодно), тоже наплюют. Благо есть на что сослаться», – Сталин все же взял один листок со стола, перевод радиообращения Гитлера:

"Германский народ, национал-социалисты, После тяжелых размышлений, когда я был вынужден молчать в течение долгих месяцев, наконец наступил момент, когда я могу говорить с полной откровенностью. Москва предательски нарушила условия, которые составляли предмет нашего договора о дружбе. Сейчас приблизительно 160 русских дивизий находятся на нашей границе, В течение ряда недель непрерывные нарушения этой границы. Ночью 18 июня русские патрули снова проникли на германскую территорию и были оттеснены лишь после продолжительной перестрелки.

Теперь наступил час, когда нам необходимо выступить против иудейско-англосаксонских поджигателей войны и их помощников, а также евреев из московского большевистского центра. От Восточной Пруссии до Карпат располагаются формирования германского восточного фронта. Осуществляется концентрация войск, которая по своим масштабам и по своему территориальному охвату является величайшей, какая когда-либо имела место в мире. Принимая на себя тяжелые обстоятельства, я служу делу мира в этом районе, обеспечивая безопасность Европы и защиту всех стран Европейского континента. Сегодня я решил передать судьбу государства и нашего народа в руки наших солдат. Да поможет нам Бог в этой важнейшей борьбе. "

«Не поможет тебе бог, сука. И слов ты внятных не нашел, хоть было у тебя время: ложь, да что-то про жидов (кстати, почему у нас переводят: "евреи"? "Жиды" словарному запасу фюрера как-то более соответствуют. Дать указание, что ли? Нет, нельзя, неправильно поймут…). Пробубнил ты что-то по-наполеоновски несуразное. Тот свое корсиканское –" рок влечет Россию ", а ты – свое, фашистское, про иудеев-поджигателей, да жидов-большевиков. У меня слова найдутся, но не сейчас, дай срок».

Сталин вдруг вспомнил: «А ведь у Александра времени тоже не было, но он нашел слова. Ведь также не оратор, да и царь – так себе, но отрывок из его речи до сих пор поминают. Добрым словом поминают: " Солдаты! Вы защищаете Отечество, веру и свободу ". Сейчас все по-другому: и вера у всех разная, да и слово "свобода" приобрело новые смыслы. При Александре свобода – свобода от иноземного владычества, сейчас же все больше права да воля.

Хотя и прежний смысл остался, может помочь. И у других слов остался прежний смысл, вот и вставил я в речь, что прочел Молотов, " отечественную войну ". И про Наполеона тоже вставил. И три последние фразы: " Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами. " А остальное – плод коллективного творчества, с миру по нитке – нищему рубашка. И нищим этим я назначил Молотов, хотя понимал: мою речь ждали.

Как это у Пушкина:

"Будь молчалив; не должен царский голос

На воздухе теряться по-пустому;

Как звон святой, он должен лишь вещать

Велику скорбь или великий праздник."

Что ж ты не вещал " велику скорбь "? " Великого праздника " ждешь?»

Сталин вспомнил, что сказал Молотову, вернувшемуся с записи речи – мол, " видишь, как хорошо получилось, что выступал именно ты. Я звонил сейчас командующим фронтами, они не знают даже точной обстановки, поэтому мне просто нельзя было сегодня выступать, будет еще время и повод ".

«Объяснил, в общем. Точнее: извинился перед соратником – что тут объяснять. Да будь на руках вся информация, ее все равно в речи не используешь, только панику посеешь. А она и так есть, паника.

Будет еще время и повод, – Сталин медленно повторил свои слова. – Только время будет не лучше, да и повод помрачнее. Врать придется, изворачиваться. Говорить о потерях противника умалчивая о своих. Может, лучше вчера было бы выступить – да хоть с той же речью? А потом, как "повод" будет, отправить к микрофону Молотова?». Сталин встал с кресла, сделал несколько шагов на затекших от трехчасового сидения ногах, встряхнулся и подвел черту:

«Нет. Не царское это дело – оправдываться. А оправдаться было нужно – потому Молотов. Кто угодно – но не ты. Ты "вещать" начнешь, когда найдешь правильные слова. Пусть лживые, но – нужные народу. Или – когда не найдешь, но деваться будет некуда. Сейчас еще есть время. И, в конце концов, не так уж все и безнадежно. Может быть, все это – временные трудности. Лиха беда начало, не боги горшки обжигают и т.д., и т.п....»

Сталин вспомнил, что вчера, при принятии решения о создании Ставки Главного командования, 43 43 Таково было первоначальное (до 10 июля 1941 г.) название Ставки Верховного Главнокомандования все собравшиеся в его кабинете предлагали возглавить этот " чрезвычайный " орган именно ему. Но он отказался, предложил Тимошенко.

«Нет, ты просто боишься ответственности. Не в словах дело… Ты просто не знаешь что делать. А слова…

Но ведь Черчилль нашел, что сказать.» Сталин взял листок со вчерашней речью британского премьера и медленно прочитал:

"Я вижу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли, охраняющих поля, которые их отцы обрабатывали с незапамятных времен. Я вижу их охраняющими свои дома, где их матери и жены молятся – да, ибо бывают времена, когда молятся все, – о безопасности своих близких, о возвращении своего кормильца, своего защитника и опоры. Я вижу десятки тысяч русских деревень, где средства к существованию с таким трудом вырываются у земли, но где существуют исконные человеческие радости, где смеются девушки и играют дети. Я вижу, как на все это надвигается гнусная нацистская военная машина с ее щеголеватыми, бряцающими шпорами прусскими офицерами, с ее искусными агентами, только что усмирившими и связавшими по рукам и ногам десяток стран. Я вижу также серую вымуштрованную послушную массу свирепой гуннской солдатни, надвигающейся подобно тучам ползущей саранчи. Я вижу в небе германские бомбардировщики и истребители с еще незажившими рубцами от ран, нанесенных им англичанами , радующиеся тому, что они нашли, как им кажется, более легкую и верную добычу. …

За всем этим шумом и громом я вижу кучку злодеев, которые планируют, организуют и навлекают на человечество эту лавину бедствий…"