Екатерина Элизабет Люмьер - Гимн Красоте

Весь день он исступленно работал над первой картиной будущей серии – балетным классом. Работа шла хорошо, и он практически забыл о своих страхах. Однако ночью его утомленный и измученный разум вновь одолели сомнения. Вдруг Люмьер не придет? Что если он не так хорош в качестве художника, как надеялся? Несмотря на признание со стороны публики и продажи картин, где-то в глубине души Венсан считал себя лишь сыном герцога, который решил по собственной прихоти поиграть в бедного художника. Когда первые рассветные лучи осветили его мастерскую, художник наконец-то смог забыться беспокойным сном.

Два дня в Опере прошли, как обычно. Репетиции, сплошные репетиции занимали время Люмьера. Далеко не перед всеми операми давали балеты, да и после премьеры оперы «Дон Карлос» ставку сделали именно на нее, нежели на первый акт «Коппелии», который почему-то в следующие два премьерных дня показался администрации лишним. После репетиций, чтобы не сидеть в театре, Люмьер прохаживался по Парижу, забредая в различные лавки: в галантерейных было что поразглядывать, в книжных – что захотеть прочитать, хотя Виктор редко покупал книги, в Опере стихийно образовалась библиотека, где можно было взять что-то интересное; в скобяные лавки он не заходил – не было нужды, но вот в антикварных с любопытством разглядывал побрякушки периода Реставрации, Второй республики. Как правило, дальше последних ста лет вряд ли можно было что-то отыскать.

Он зашел в ателье на улице Жубер, где обычно заказывал себе белоснежные рубашки и брюки. Для пошива верхней одежды – плащей и пальто, он предпочитал места чуть менее бюджетные. Забрав очередную рубашку – коих у него было предостаточно, – Люмьер отправился переодеться обратно в Оперу, чтобы к назначенному времени в самом приличном своем облике предстать перед художником.

Впрочем, прогуливался он не только затем, чтобы забрать одежду, но и прикупить для Шарлотты шоколад, который та уплетала втайне от матушки, отослать матери денег и докупить канифоль для смычка. Время шло к половине первого, но с Венсаном Виктор условился встретиться по написанному на карточке адресу ровно в час дня. Закончив со всеми делами и уже выйдя из театра с окончательным намерением добраться до Монмартра, Люмьер свернул на улицу Галеви.

Идти было совсем не долго – не более получаса, а потому спокойным шагом Виктор направлялся к своей цели. В голове рождались звуки новой мелодии летящей, легкой. Вокруг цвела магнолия, почти сменившаяся цветущей вишней. Весна в Париже была теплой, красочной, солнечной в том году, а потому он был одет в ту самую пресловутую новую белоснежную рубашку и черные брюки, а на шее был тонкий шарф из кашемира – он стоил немало, но это была одна из тех покупок, которым радуешься, даже несмотря на высокую цену, просто по той причине, что это именно то, что ты правда хотел.

Виктор был рад, что его пригласили в качестве натурщика – это было интересно и ново, а потому он согласился, практически не раздумывая. На самом деле, он бы согласился, даже не разыгрывая этот маленький спектакль с рассматриванием эскизов, и дал бы свой ответ с легкостью, потому что ему понравился сам художник – он был мил и стеснителен, и явно сделал над собой немалое усилие, чтобы сделать подобное предложение, и такое отношение Люмьеру было не просто приятно, а вызывало очень трепетные и нежные чувства.

Виктор остановился на несколько минут, практически дойдя до нужного дома, чтобы записать ту музыку, что звучала у него в голове. Это была мелодия для скрипки и фортепиано, такая воздушная, но стремящаяся вперед, кружащаяся, закручивающаяся, а потом взлетающая и падающая. Это были уникальные моменты не просто душевного подъема, а что ни на есть самого настоящего живого вдохновения. Он едва успевал записывать, понимая, что не сможет перестать ее слышать, пока мелодия не будет записана, а потом и вовсе воспроизведена, чтобы он мог услышать ее, когда она оживет под его пальцами.

Люмьер едва не опоздал, опомнившись от записывания, а потому последние несколько минут, прежде чем очутился около двери в квартиру нового знакомого, он бежал, спешил так скоро, что чуть ли не взмок, но поднявшийся ветер приятно его остудил. Виктор ни за что бы не опоздал и не пропустил встречу, ведь он согласился на нее и принял предложение, и было делом чести сдержать свое слово. Он перевел дух и постучался.

Очнувшись от тяжелого сна в то утро, Венсан никак не мог совладать с волнением. Позавтракав в небольшом кафе напротив, он вернулся в студию и принялся наводить порядок. Его мансарда представляла собой небольшое помещение с двумя большими окнами, через которые проникал солнечный свет. Вдоль стен стояли уже законченные полотна и чистые холсты. Слева располагался мольберт, а в самой глубине комнаты находилась простая деревянная кровать. На полу и на широких подоконниках лежали десятки книг на разных языках. Художник очень любил читать и посвящал этому занятию много времени. Несмотря на то, что его обучение в Сорбонне прервалось, естественная тяга к знаниям давала о себе знать. Когда в дверь постучали, художник вновь почувствовал небольшой приступ паники. Неужели все его сомнения оказались пустыми? С детства он был чувствительным юношей, остро переживающим любые взлеты и падения. Матушка даже отправляла его в санаторий укреплять нервы, беспокоясь о его здоровье, но все это осталось далеко в прошлом. Усилием воли взяв себя в руки, Венсан вздохнул и поспешил открыть дверь.

Когда она распахнулась, перед художником предстал чуть взмыленный Виктор, грудь которого тяжело опадала – так скоро и рвано он дышал. Очевидно, что спешил, не мог прийти ни на минуту позже, чтобы ненароком не оскорбить своего нового знакомого, заставив подумать, словно бы данное обещание было пустословием, а не убедительным намерением заняться общим интересным делом, чтобы в итоге получилось нечто невероятное. Виктор ценил благие намерения, хотя общеизвестный писатель считал, что ими полна Преисподняя, и также уважал благие дела, которыми, по мнению вышеупомянутого творца, Рай полнился, и искренне считал, что одно без другого существовать не может. И для него тем самым благим намерением являлось желание создать потрет – его портрет, что было приятно и вызывало особые трепетные чувства. Люмьер предвкушал этот новый опыт.

– Здравствуйте. – Виктор широко улыбнулся, когда увидел удивленного художника. Он даже усмехнулся своей мысли, что, видимо, его по-настоящему ждали, даже волновались. Робость и рафинированность, стеснительность Дюплесси были столь очаровательны, что Виктора это заставляло буквально таять от умиления. – Виктор Люмьер, помните? Мы с вами в пятницу вечером договорились о свидании.