Екатерина Элизабет Люмьер - Гимн Красоте

Когда он уже подходил к площади Оперы, его чуть не сбил с ног молодой мужчина в синем шарфе. Он не успел разглядеть его лица, но было в нем что-то смутно знакомое. Тот так спешил по своим делам, что, казалось, не замечал ничего вокруг. Тихо выругавшись, Эрсан поправил цилиндр и продолжил свой путь.

Ресторан был открыт чуть более десяти лет назад, но сразу же завоевал любовь парижской публики. Его интерьер был выполнен в стиле ампир и воссоздавал пышную торжественность эпохи Наполеона III. Миновав изящные колонны, Себастьян прошел вглубь, где за одним из столиков расположился Эжен Карпеза. Он был всего на несколько лет старше Эрсана, но со стороны казалось, что разница составляет не менее десяти лет. Это был плотный низенький человечек с добродушным лицом и редеющими волосами. При каждой встрече Себастьян ловил себя на мысли, что испытывает к директору сцены легкое отвращение. Обменявшись рукопожатиями, он занял место напротив и заказал кофе.

– Я бы хотел обсудить с Вами предстоящее событие, – начал он тихим вкрадчивым голосом.

– Еще раз должен поблагодарить вас за оказанную честь, – с энтузиазмом отозвался Карпеза. – На прошлой неделе труппа начала репетиции «Бабочки».

– Это приятная новость, – согласился Себастьян. – Что насчёт декораций? Я помню, вы высказывали опасения по поводу вашего художника.

– Я уже нашел ему подходящую замену. Художник молод, но подает большие надежды. Его фамилия Дюплесси.

– Дюплесси? Что за совпадение. Месяц назад я нанял этого художника для выполнения серии картин.

– Будем надеяться, что работы не окажется слишком много и он выполнит ее в оговоренные сроки.

Принесли кофе. Сделав глоток, Эрсан некоторое время молчал, обдумывая дальнейший ход событий.

– Как мы уже обговаривали, очень важно, чтобы наши гости остались довольны. Это дело государственной важности. В день спектакля в Золотом фойе будет организована выставка работ месье Дюплесси. Я лично отбирал каждый эскиз.

– Как скажете.

– Я рассчитываю на вас.

Проговорив еще некоторые детали, они условились о новой встрече через две недели. Эрсан должен был посетить репетицию балета и принести схему рассадки гостей. Они вновь пожали друг другу руки, а затем Себастьян встал и быстрым шагом покинул ресторан. Впереди был долгий день.

Виктор в тот день спешил впервые за долгое время. Встав с постели, он понял, что если не выйдет заранее, то опоздает, ведь его так сильно подводила нога. После изнуряющих рабочих дней, он перестал нормально ходить – все силы уходили на то, чтобы танцевать, и он, забываясь, стараясь не думать о боли, делал свое дело, но старая травма не давала о себе забыть даже по ночам, когда колено ныло, тянуло, и каждое движение отзывалось острой и пронизывающей болью. Он вышел из театра за сорок пять минут до назначенного времени, хотя добирался до Монмартра Виктор за полчаса, но в тот понедельник был совершенно не уверен в том, что успеет вовсе. Он огибал прохожих, ругаясь себе под нос, когда наступать было совсем невмоготу.

Удивительным в тот день было то, что уже на пороге служебного выхода, его поймал небезызвестный Люмьеру посыльный, который так или иначе доставлял подарки от его «ухажера», столкнувшись с Виктором в дверях. Внутри не было ничего роскошного – книга, обложку которой он бегло просмотрел, и, кажется, она была о музыке, но совсем о другой, нежели интересовала его самого, и небольшой сверток со стеклянным флаконом, на котором аккуратным почерком было написано «Pharmacie Matignon». Виктор даже опешил, а потом развернул обертку и увидел не просто склянку, а сосуд, полный мази с резким запахом – стоило только открыть его, как в нос ударил неприятный и едкий аромат трав и чего-то еще, незнакомого. На этикетке, приклеенной к самой баночке, было написано «Le baume», и Люмьер догадался, что это был обезболивающий и разогревающий бальзам со змеиным ядом. Ему было знакомо название аптеки – она находилась на улице де Вожирар в пятнадцатом округе.

Виктор удивился немало не самому подарку, а тому факту, что его даритель знал, что у Люмьера было повреждение колена и он в последние дни хромал, передвигаясь по театру, и всеми силами претерпевал боль во время работы. Это казалось странным, словно бы за ним следили и сообщали о происходящем, но потом он подумал, что, возможно, этот самый человек мог наблюдать за ним и сам с другой стороны улицы, а не заметить то, что Виктор передвигался в последние два дня с трудом, было достаточно сложно. Даже мадам Лефевр отстранила его от последних часов вчерашней репетиции, отправив к доктору, чтобы тот осмотрел его травму и посоветовал что-то. Но врач твердил, что ноге нужен покой, но это было исключительно невозможно из-за вполне определенных и объективных обстоятельств, ведь он должен был участвовать в «Бабочке».

Как бы ни хотелось отказаться от подарка, он понял, что это было настолько своевременно, да и возвращать лекарство, которое могло не просто пригодиться, а помочь хоть ненадолго забыть о боли, было по меньшей мере глупо. И он оставил его себе, отдав книжку обратно человеку, ведь он не был заинтересован в «Немецких теориях музыкальной формы».

Виктор стал куда более неуклюжим в простых движениях – ходьба стала камнем преткновения, и каждый момент, когда ему нужно было сделать шаг, вызывал ощущение бессилия и отчаяния. Он хотел сесть, вытянуть ногу и наконец-то намазать ее тем бальзамом, за который в самом деле был благодарен своему анонимному ухажеру, который задаривал его часто настолько роскошными подарками: тот присылал пышные букеты, запонки с драгоценными камнями, редчайшие книги, уникальные партитуры, предметы гардероба и даже быта – последним из подобных был китайский гребень из слоновой кости с уникальной филигранной резьбой, который Виктор также постарался вернуть ему обратно. Казалось, что если он примет хотя бы один подобный дорогостоящий подарок, то ответит своему «поклоннику» взаимностью, а лишний раз давать надежду и пустое обещание Люмьер не хотел.

Он явился ровно в час, тяжело поднявшись по лестнице и прислонившись к косяку, а потом постучался в дверь, стараясь перевести дыхание и встать ровно, но ногу то и дело сводило, она подкашивалась, и без опоры о стену стоять было непросто. Он перенес вес на здоровую, но так устал, спеша к Венсану домой к назначенному времени, да и знатно промок, когда над Парижем вновь разверзлось небо и дождь полил стеной. Благо, что в этот день Виктор решил не испытывать судьбу, а предпочел надеть пальто, в котором было куда теплее и уютнее, нежели без. Переведя дух, он постучался вновь, поскольку спустя несколько минут, художник ему не открыл.

В половину первого Венсан обнаружил, что у него закончилась желтая краска. Работа над портретом без нее не представлялась возможной, поэтому ему пришлось спешно собраться и отправиться на улицу Клозель, чтобы пополнить свои запасы. Папаши Танги не оказалось на месте, и художнику пришлось подождать добрых пятнадцать минут, пока хозяин не объявится.