Екатерина Элизабет Люмьер - Гимн Красоте

Первое из своих желаний он исполнил лишь пять лет спустя. В свой двадцать первый день рождения, собрав всю семью за торжественным ужином, он объявил о том, что решил, что хочет делать со своей жизнью – он будет художником. Вначале повисло тягостное молчание. Затем, его отец, который столь ценил творчество других художников и всегда учил сына искать глубину в их картинах, встал и объявил, что это этому не бывать. Анри де ла Круа был очень зол. Он поставил сына перед выбором – либо он, сохранив положение в обществе и средства к существованию, забывает о живописи навсегда, либо, если ему столь угодно тратить свою жизнь на столь недостойное аристократа занятие, он должен сейчас же покинуть отчий дом.

Не в силах принять условия отца и отказаться от живописи, Венсан навсегда поступил так, как велел ему долг чести. Собрав самые необходимые вещи, он в тот же вечер переступил порог дома в районе Сен-Жермен, чтобы больше никогда туда не возвращаться. Он решил взять псевдоним Дюплесси, отчасти чтобы позлить отца, отчасти для того, чтобы доказать самому себе, что он больше, чем его аристократическое происхождение. Первое время приходилось туго. Не привыкший к лишениям, он тяжело переживал изменившиеся условия жизни. Его отец, сменив гнев на милость, положил ему небольшое содержание в девятьсот франков в год, которого, однако едва хватало на оплату небольшой комнаты на мансарде, где художник расположил свою студию, пищи, холстов и красок.

Тем не менее через несколько месяцев его заметили. Это случилось, когда он, расположившись в небольшом кафе, рядом со строящимся зданием Новой Оперы – несомненного творения архитектора Шарля Гарнье, делал наброски посетителей, когда к его столику подошел темноволосый господин. Представившись Полем Дюраном-Рюэлем – торговцем живописи и коллекционером, он внимательно изучил эскизы Венсана и поинтересовался нет ли у него законченных полотен. Получив утвердительный ответ, он дал художнику свою карточку и попросил его принести их в его салон. Так и случилось. Картины пришлись по вкусу торговцу и вскоре их удалось продать по приличной стоимости. Окрыленный успехом, Дюплесси начал писать усердней, пробуя новые техники и сюжеты.

Вскоре о нем заговорили как о перспективном молодом художнике. К нему начали поступать первые заказы и приглашения на выставки. Он вернулся в светское общество, где, несмотря на усмешки и неприятные шепотки со стороны некоторых особенно закостенелых представителей высшего сословия, смог восстановить свое честное имя.

Однажды на одной из выставок он повстречался с отцом. В тот день одна из его картин «Монмартр на рассвете» выставлялась в салоне, и он заметил, что отец пристально ее изучает. Позже, оказалось, что картина так пришлась по вкусу герцогу, что тот подумывал ее купить, не зная, что автором является его собственный сын. Это внушило Венсану уверенность и заставило работать еще упорней.

И вот сейчас Дюплесси уверенно шел в сторону Оперы Гарнье, где он получил заказ написать серию картин балерин и танцовщиков.

Юноша по имени Виктор Люмьер, которого нельзя было назвать выдающимся премьером театра, да едва ли его вообще кто-то замечал, любил Дворец Гарнье, который стал ему домом после того, как в совсем юном возрасте он остался в Париже в качестве одного из воспитанников старой оперы и впоследствии, много лет спустя, когда Новая Опера была открыта, стал частью новоиспеченной труппы. Он стал парижанином не по собственной воле. Едва ли за двадцать, он бы полон надежд и веры в будущее, в счастливую дерзость собственной жизни над настоящим, танцевал со всей душой и чего-то ждал. Он хотел бы гнаться за безрассудными мечтами, чтобы стать счастливым. И нет, конечно, он был счастлив, будучи частью искусства, выросший на театральных подмостках.

Детство Виктора Ива Люмьера не было благополучным и счастливым. Он родился в Руане на пять лет раньше, чем Венсан де ла Круа огласил своим первым криком загородное поместье близ Парижа. Люмьер был сыном мастеровитой белошвейки и талантливого скрипача.

Ив Люмьер был старше своей молодой жены на пятнадцать лет, а потому скончался раньше, оставив ту с пятилетним мальчиком на руках. Его не пощадила болезнь. Виктор, будучи ребенком, также часто и много болел, отчего врачи говорили, что у мальчика очень слабое здоровье, и что ему нужно питаться как можно лучше и спать в тепле. К сожалению, мать не могла заработать достаточно, чтобы прокормить и себя, и сына, а потому Элизабет пришлось перебраться в Париж, чтобы найти хоть какую-нибудь работу. К большому счастью, к тому времени в старой опере осталось мало рабочих рук, люди отказывались работать за гроши, поскольку театр как искусство был в упадке.

Элизабет со слезами удалось уговорить взять себя на работу. Им предоставили койку в тесной комнатушке с одним небольшим керосиновым светильником, кроватью и тумбочкой, но и этого было более чем достаточно. Зато теперь у них была крыша над головой, пропитание и возможность спать в тепле. Элизабет на тот момент было всего двадцать три года. Она бесконечно любила Виктора и надеялась, что все действительно началось налаживаться. Она очень тяжело пережила смерть мужа, а потому даже по истечении двух лет до сих пор носила по нему траур. Впрочем, теперь ее отвлекала и занимала работа.

Сколько же костюмов были ею украшены! Элизабет работала много и с удовольствием. Бусины и стразы, блестящие, как драгоценные камни, переливающиеся жемчужины и дорогие нити из лучших материалов, самые прекрасные и качественные ткани становились в ее руках чем-то особенным. Работа была в радость, а потому в первое время они жили достаточно хорошо и спокойно. Виктор же, по обыкновению, часто болел, но регулярное питание, хороший сон и материнская любовь позволяли ему пребывать в блаженном неведении о всех тяготах земного существования.

Поскольку Виктору особенно нечем было заниматься, мальчик был пристроен к балетному детскому классу, в котором занимались дети непутевых балерин, или дети просто работников оперного театра, которые хотели пристроить своих детей. Многие жили в оперном театре, а потому не могли оставлять своих детей где-то еще, а снующие туда и сюда шумные отпрыски только мешались за кулисами. Не дай бог, если какой-нибудь ребенок мог сорваться со стропил подвесного этажа, пропасть в подвалах или же вовсе погибнуть при неудачном падении в какой-нибудь открытый люк.

И с возрастом Люмьеру стало интересно и танцевать, и пробовать себя на прочность в столь непростом искусстве, которое достигало самых вершин изящества. И вот спустя двадцать один год он был в составе труппы Гранд-Опера, и пусть он не был этуалем – звездой театра, но занимался любимым делом, которое приносило, пускай и не слишком много, но все-таки энное количество франков в месяц, которых хватало на то, чтобы неплохо питаться и быть одетым. Конечно, в двадцать восемь лет начинало казаться, что вскоре должен был наступить конец танцевальной карьеры, потому что все травмы уже достаточно сильно беспокоили, а постоянный прием опиатов и вовсе портил последнее, и так слабое с самого детства, здоровье. Но Виктор все еще танцевал на сцене, потому что не мог не танцевать. Не стоять там, не двигаться под музыку, живя ей и сочувствуя. Театр был для него смыслом жизни.