Леонид Митин - Живее живых. История Эшлера. Роман в двух частях

Эшлер выбрался из города, где всегда были склоки: из-за супружеских обязанностей, ролей мужчины и женщины, конфликтов детей и прочие бытовые, низменные склоки приводили людей к единственно верному выходу: уничтожить всех, кто думает иначе, а потом вообще всех, кто думает. Жажда крови сильнее жизни, и увы, Дюркгейм был прав, когда рассуждал о героизме, как способе самоубийства. Эта заманчивая идея часто отвергается праведными головами. Эшлер устал от этих склок и драк. Даже его охватило мерзостное чувство, от которого хотелось сбежать, как от чумы. Эшлера соблазняло одно место, где таилось его самое сокровенное желание. К нему он и держал путь.

Нельзя любить одной любовью,

Должна и ненависть в сердцах царить,

Чтобы обагрить золото сыновьей кровью,

Чтобы потом убийц боготворить.

Приносим ли жертвы темному Богу,

Иль станем открыто демонов чтить,

Чтобы сынов предать ближайшему острогу,

Чтобы за золото царей сограждан истребить.

Обрел кто покой, погибнув в бою,

Снова восстанет бессмертном строю,

Чтобы помнить всех жертв нашей злобы слепой,

Чтобы чтить всех убитых для забавы одной.

Во веки веков нигде не найти оправданья

Жертвам тщеславия, ярости и лжи созиданья.

Каждое приличное общество стремится оградить себя от опасности безумия, чумы или иной грязи, способной запятнать честное общество. Так был огорожен район бедняков, наемных рабочих, в целом, крайне неблагополучный район, и согласно, общепринятой идее, обитатели этого района провинились перед Господом, за что были лишены всех благ честного и благочестивого общества, а также их уровней дохода. В этом районе находился один из первых лепрозориев. К нему и направился Эшлер.

Полуразрушенные дома едва не разваливались от каждого порыва ветра, издавая ужасные скрипы, будто бы кому-то непрерывно ломают кости. Время беспощадно ко всему, стирая с лица бытия следы деятельности людей. Крыши покосились, и часто напоминали решето. Черепица покрыта плесенью, следами от когтей. Стены овиты догнивающим плющом, сухими лозами, несущими болезненные цветы. Узкие улицы усеяны мертвыми жертвами чумы и погромов. Здесь царила смерть, и только размеренный шум ветра, скрипы, лязганья и удары оконных створок приветствовались в качестве аккомпанемента песням воронов и трапезе падальщиков.

Эшлер остановился у входа в лепрозорий, построенный в стиле готической церкви, весьма скромной по убранству, придающий ему завершенность и очарование скромности. Из-за дверей выглядывал луч света, боявшийся выходить наружу, боявшийся потревожить покой мертвых.

Войдя, Эшлер увидел человека в монашеском облачении, сидящем на коленях. Монах что-то шептал, и до Эшлера доходили знакомые слова реквиема. Эшлер стал ждать, пока монах закончит молитву.

Рассматривая лепрозорий, Эшлер заметил его простоту, скромность убранства и наличие библиотеки. К несчастью, все медицинские препараты, книги и инструменты были разбросаны, разорваны и изуродованы, но тем не менее, по этим вещам можно представить себе значение этого места. Эшлер также заметил на стенах надписи имен пациентов или молитв, но среди них были несколько литаний к Дьяволу, и рядом с ними четко видны следы от когтей, будто кто-то скреб стены, возможно, в предсмертной агонии или помешательстве. В лепрозорий брали всех: зачумленных, калек, сумасшедших или больных иным недугом. Плохое освещение, плохое проветривание, ужасная еда, ужасная теснота, жестокость персонала – вот будни жертв лепрозория. По иронии его называли «Чистилищем». Светом служили несколько алтарных свечей и пара факелом у стен, создавая жутковатую игру тени с хаотично разбросанными предметами и местами, где свет не имел власти. Все это создает угнетающее ощущение вынужденного, иллюзорного и обманчивого уюта. Только молитва монаха была честной, не видящей разницы между светом и тьмой. Так казалось Эшлеру.

Монах закончил и повернулся к Эшлеру:

– Здравствуй, долго тебя не было. Я уже начал думать, что ты не придешь.

– Ты ждал меня?

– Можно и так сказать. Может, не тебя лично, но кого-нибудь всегда сюда занесет смрадным ветром.

– Ты отпевал мертвых?

– Не мертвых. Себя. Я просил дать мне вечный покой, а до этих бедолаг мне особого дела нет. Вряд ли их что-то успокоит. Ведь, многие из них погибли от рук собратьев, родственников и друзей лишь потому, что жили в этой дыре и заболели. Страх порождает суеверие, и есть эйдетический страх, который порожден в нас изначально благодаря Богу.

– Ты всегда отличался от всех. Жаль, что тебя не похоронили как положено. Но поясни мне, как ты можешь утверждать, что Бог дал смертным страх?

– Жаль? Зачем жалеть самоубийцу, у которого всего две причины умереть: просвещение или нежелание хотеть, то есть либо ты узнал истину и готов умереть, либо ты настолько закрепостился в своей плоти, что дух просто не выдерживает и предпринимает отчаянную попытку вырваться из тела.

А насчет Бога, то тут все замечательно. Видишь ли, когда твой мессир совершил преступление, то он своим своеволием создал дисбаланс сил и гармонии мира. Конечно, мира иерархии и порядка, мира света, если угодно. Ангелы и всякие прочие существа божественного происхождения со времен эллинов считаются совершенными, и либо лишенными эмоций, либо, как я думаю, испытывающими их в совершенстве. Мысль об атараксии намного приятнее стоической апатии, но дело вкуса и возраста. А человека надо еще научить бояться, научить преклоняться ради его же блага и долгой жизни. Бог создает страх, трепет и невежество, и не вдаваясь в подробности скажу сразу, что ради сохранения порядка человек может истребить слово о Боге, догмат о Боге, воспоминание о Боге, но не самого Бога, потому что человек создает богов по образу и подобию своему, но это лишь часть мироздания, а что за горизонтом – там нет надежды и глаза не нужны, чтобы видеть. Так что, Бог ради повиновения смертных создал страх и суеверие, но не думай, что это жестоко. Невежественная толпа милосердия не проявляет, и вспомни как мстили язычникам последователи Христа. Люди… что тут еще добавить. Если интересны подробности, добро пожаловать в мою библиотеку, и кстати, пойдем, я хочу прогуляться до дома.

– Я для начала спрошу у Люцифера его версию истории, а затем обращусь к твоей библиотеке… – Эшлер не успел договорить, как монах перебил его. – Да, он тебе многое сумеет рассказать еще и онегинской строфой или эпической балладой в духе Мильтона, ха-ха. Однако, выражаю свое восхищение его библиотекой с толикой зависти. Да, извини, что перебил. Я не привык общаться с… немертвыми.