Леонид Митин - Живее живых. История Эшлера. Роман в двух частях

События в этом городе и молчание, царившее в парке, напомнили Эшлеру о причинах своего преступления. Картины того дня пробудились яркими и пестрыми перед его глазами.

Мы говорим о доблестях и славе,

О доброте, что надобно хранить,

И видим мир мы в золотой оправе,

И прошлое мечтаем схоронить.

Ведь там среди угрюмых похорон

Томится мертвых заупокойный стон.

Печалятся они и жалобно ревут,

О днях, что больше не вернут.

Средь зависти, корысти и обиды

Поем любимым панихиды.

Они теперь нам жить не помешают —

Там лучше им – они там не страдают.

А мы тем временем расставим жадно сети,

Чтоб в них доверчивые попались дети.

Очнувшись от воспоминаний, Эшлер заметил, что город погружался в сон. Хлесткие лучистые плети солнца надзирающие за всем, что происходит в мире, проникали в каждый уголок, озаряя светом праведности все тайное, сокровенное и упокоенное, заставляли жителей забыть друг о друге и начать работать. Работы было очень много, но насколько много, равно как и зачем она делается, неясно было никому, и это отлично иллюстрировали газеты и серьезные аналитические передачи в СМИ. Кошмары мира, победившего смерть теперь уже никого не волновали. Судьбы и конфликты между поколениями забылись, ибо пробудился Бог в машине, требовавший жертвы и славы. Полусонные, запутавшиеся в проблемах житейской суеты, горожане шли на работу. Они совсем не замечали, что главные городские часы были сломаны и показывали половину шестого. Среди измен, авантюр, любовной геометрии, исканий истины, изучения науки, чтения проповедей, повышения уровня мастерства, выступлений с трибуны в публичном доме или выступление среди гетер на общем собрании представителей партий, борьба с коррупцией, воровство, обман и благородство, город не замечал ничего, что выходило бы за пределы маленького эго, углубленного отражением внешней бездны.

Яркий солнечный свет обнажал тени, выводя их на свет в том порядке, в каком должно. Утреннее тепло угнетало жителей города, пытавшихся от него скрыться в кафе или спастись прохладительными напитками, не брезгуя и кондиционерами.

На Эшлера напал приступ абсурдной тошноты. Воздух показался ему отвратительным, будто он вдыхал в себя гниющую на солнце плоть. Жара стала его угнетать, иссушать его. Эшлер почувствовал невыносимую жажду и сильное головокружение. Весь мир с его темпом жизни, с его судьбами, ролями и стремлениями его жителей, с их желаниями, страстями и мнениями мощной энергетической волной ворвались в разум Эшлера с неистовой силой, творя в его разуме хаос. Осыпав горожан проклятиями и радостным смехом, Эшлер покинул их, пройдя через городские ворота с надписью, которую мог прочесть исключительно демон: «Carpe diem!» 4 4 Лови день! (лат.) . Выйдя за ворота, Эшлер обернулся, и подумал, что города – это самые прекрасные проекты Чистилищ – смесь притона, тюрьмы, сумасшедшего дома и кладбища. Что еще нужно после хорошего рабочего дня врачу, учителю, священнику, солдату и министру?!

Город остался далеко позади, окутанный смрадными туманами индустриализации, закрывшись от природы, этой своенравной матери всего живого, но безразличной ко всему, и слишком любящей, слишком капризной, слишком ненавидящей. Всю боль, всю неясность и слепоты к природе человек перенес на своих близких, закрывшись в городах.

В лесу правит жутковато-мертвенное безмолвие. Тихо везде, где нет людей, ведь животным незачем говорить, они понимают друг друга гораздо лучше, чем эта свора венценосных притворщиков и шарлатанов, напрочь лишенные всяких подлинных эмоций. Им неведома красота безмолвия, совмещенная с грязью и отвращением при виде собственной матери в момент перерождения – возвращения Персефоны. Серо-свинцовый туман расстилался среди заснувших старых деревьев, покорно скрипевших от утренней прогулки Борея. В воздухе стоял затхлый запах болота, орошенного росой мха и травы, смешанный с запахом падали, привлекающий черных аскетов-путешественников между мирами. Свет не проникал сюда полностью, освещая лишь туманную рябь. Здесь смешивались предметы и тени, казалось, что между ними нет никакого различия.

Размеренные, тихие шаги Эшлера не нарушали покой и тишину этого места. Впрочем, Эшлер и не стремился нарушить этот природный памятник декаданса, памятник воли к жизни. Настоящий эфирный спектакль танца смерти разыгрывался в этом лесу под бдительным присмотром мрачных вестников скорби и забвения. Туман сгущался, и создавал блуждающие, танцующие в хороводах силуэты людей из разных эпох и разных профессий. Все они просто блуждали в такт скрипу деревьев, порыву ветра, разносившего сухую листву, потакали крикам воронов. Все они стремились в никуда, где был лишь густой туман и сильное желание сделать хоть что-нибудь ради памяти, которую природа неизбежно стирает. Танцующие не видели ничего, кроме друг друга и только это их занимало. В конечном счете, при каждом мощном порыве ветра, туман рассеивался, листья кружились в воздухе, опускались на землю с тихим шуршанием. От теней не оставалось ни следа, но вскоре все начиналось заново, и танец продолжался. Эшлер пританцовывал в стороне, изображая дирижера с дьявольской циничной, искренней улыбкой радости и счастья. Да, в такие минуты Эшлер был счастлив, и кровь его вскипала, превращаясь в чистую черную материю, пульсировавшей с неистовостью в его висках, заставляя сердце бешено колотиться. Экстаз, вдохновение и счастье испытывал Эшлер, разражаясь все более жутким злорадным смехом. В такие моменты он поистине гордился своим преступлением, и ни за что бы не изменил своего решения. Вскоре, Эшлер исчез среди туманов Майи.

Туман полностью исчез, и перед Эшлером открылась знакомая ему местность. Луна освещала густой и мрачный хвойный лес, встречающийся часто в Трансильвании. Узкие дороги, вой волков, шорохи змей в траве, заунывный треск старых деревьев от порывов леденящего душу ветра, наполняли страхом и суеверным трепетом сердце каждого, кто отважится пройти через эти места, где никто и никогда не убирает трупы отважных искателей приключений. Их скелеты теперь обречены нести здесь караульную службу и убивать своих товарищей-авантюристов. Аура ужаса, вечного мрака и легенды о тварях, обитающих здесь, создали прекрасный и почти непроницаемый барьер для любителей цивилизации.

Пройдя мимо караульных покойников, Эшлер остановился. В длинном двубортном пальто, в высоком цилиндре, в черных перчатках, держа серебряную трость с набалдашником в виде черепа, инкрустированного глазами из рубина, неподвижно стоял некто, пристально смотревший на него горящими красными глазами, из которых по щекам стекала кровь, дерзко контрастирующая с бледностью и худобой лица. Эшлер сделал несколько шагов в сторону незнакомца, не обращавшего на Эшлера никакого внимания. Эшлер, приблизившись, услышал неясный шепот незнакомца, состоящего из слов: «Мои томления помилуй, Сатана». После этих слов, незнакомец поднял глаза, и улыбнувшись, жестом пригласил Эшлера проследовать за ним.