Николай Наумов - Вера, Надежда, Любовь, или Московская фантасмагория

– Да ладно тебе, проходимец он, этот Берман, передрал у Валеры проект и сдал его, как свой, так что Валерику пришлось все заново переделывать.

София Платоновна встала, отложила вязание и перекрестилась на образ.

– Святителю отче наш Никола, моли бога о нас.

Она подошла к Вере и широко перекрестила ее.

– Не переживай, доча, Бог даст, вернется наш Валера. Чует мое сердце, что жив он и здоров.

Как ни странно, на душе у Веры заметно полегчало. Она пошла к себе в комнату и без сил улеглась в ледяную постель.

Евгений Августович пришел около полуночи.

– Ну что, Евгений, что они тебе сказали?

– Постой, Верочка, дай раздеться… и потише говори, Николку разбудишь.

Он рассказал, что в отделении его выслушали с пониманием, помогли написать заявление о пропаже сына и сказали, что если за эти сутки Валера не объявится, сразу же возьмут это дело в разработку.

– Так что давай успокоимся и пойдем спать, у меня завтра трудный день. А Валерик завтра точно объявится, вот увидишь, так что возьми себя в руки и не рви сердце.

Но Валера не объявился ни завтра, ни после завтра ни через неделю.

VI

Вера через день бегала в милицию, там объявляли дежурное: «Работаем, данных пока нет». Она съездила в институт, в деканате ей сказали, что Валера с отличием защитил проект, что проект этот даже может найти практическое применение в промышленном строительстве. Она расспросила чуть ли не всех ребят из его группы, говорили, что он защитился один из первых, а куда направился потом, никто толком не знал. В семье воцарилось гнетущее ожидание чего-то страшного и не поправимого. Так прошел месяц. До этого цветущая и пышущая здоровьем Ольга похудела и осунулась, под глазами появились темные круги от бессонницы. Евгений Августович тоже сильно сдал и однажды признался Ольге, что у него «барахлит мотор». Коля переживал не меньше родителей, он замкнулся в себе, стал прогуливать уроки и в конце февраля принес первую за все время двойку по математике. Веру вызвали в школу.

Анна Демидовна, учительница русского и литературы и классный руководитель пятого «Б» выслушала убитую горе Веру и с минуту они сидели молча.

– Я хорошо помню Валеру, очень начитанный и умный парень, правда немножко замкнутый, но я думаю это от того, что в нем постоянно шла какая-то внутренняя работа. Сказать, что он любил общаться с ребятами, ну знаете, как это бывает в школе, на переменах, после уроков – нет, я бы не сказала. Он и на переменах все стоял с книжкой у окна. Но зато итог – золотая медаль. А вот Коля совсем другой, в нем энергии на десятерых, для него высидеть пять – шесть уроков – уже подвиг, а уж на переменах – где возня, потасовка, Коля точно уж там. Хотя учеба ему дается, как я поняла, легко. На уроках крутится, вместо того чтобы слушать, втихую рисует кого ни будь из ребят. Я ему объясняю, Коля, ты пойми, жизнь художника по определению не проста, а тем более безграмотный художник не сможет выразить себя и скорее всего потеряется в этой жизни, сколько таких случаев в было в старой России, да и теперь – нет, голову опустит, согласно кивает, а потом опять за свое. Кстати, вот возьмите, это мемуарные воспоминания Репина. Не читали? Обязательно прочтите вместе с Колей. Пишет изумительно. Это просто маленький шедевр, зачитаетесь. Но вот ваше горе… я вижу оно совсем выбило его из колеи… скажите, а что милиция, что они говорят?

– Ничего, пока ничего.

– Вера Александровна, поймите, вы должны как- то собраться с силами и продолжать жить… вам нужно внутренне как-то подобраться, подтянуться. Я смотрю Коля на уроках теперь сидит весь в себе, смотрит то в окно, то куда-то в угол, поднимешь его, спросишь, Коля, ты слушаешь? – голову опустит и молчит. Причем понимаете, это не только у меня. Жалуются уже все учителя.

– Хорошо, Анна Демидовна, я с ним поговорю.

– Понимаете, Вера Александровна, поговорить, конечно, надо, но вам необходимо как-то снова наладить нормальный быт, ритм жизни что ли в семье. Я вижу вы в полном смятении. Все это передается и Коле. Он сбит с толку и просто не понимает, как быть, как жить дальше. А жить надо в любом случае. Вы понимаете?

Вера тяжко вздохнула.

– Я понимаю, Анна Демидовна, спасибо вам.

Томительно долго тянулись промозглые мартовские дни. По – прежнему каждую неделю Вера ходила в милицию, но ответ был один: «Работаем, новых данных пока нет». Чтобы отвлечься от гнетущих мыслей, она старалась заниматься уроками вместе с Колей. Школу он больше не прогуливал, но все же третью четверть закончил с тройками и единственной пятеркой по рисованию. Две недели апрельских каникул Коля просидел дома, поскольку на улице все развезло и делать там было просто не чего. В воскресенье сходили в кино на «Тайну двух океанов», после чего Коля на листе ватмана нарисовал подводную лодку, охваченную щупальцами огромного спрута. Вечерами Вера занималась шитьем на машинке Зингера, а на ночь на переменку с Колей они читали «Воспоминания» Репина.

Она уже не испытывала щемящей сердце боли при мысли о Валере. Как ни странно, чем больше времени проходило, тем уверенней она была в том, что он жив – здоров и непременно вот – вот найдется. Она тщательно почистила и выгладила его плащ и куртку, которые, перестирала его белье и сложила на отдельной полке в гардеробе. Вообще она постоянно старалась занять себя каким – то делом. Проводив Колю в школу, она возилась на кухне, прибиралась или занималась шитьем.

Шла страстная седмица великого поста. Софья Платоновна, как истово верующая, во время поста не пропускала ни одной воскресной службы в храме Петра и Павла в Лефортово и накануне соборовалась. Ей было за семьдесят, но выглядела она на много моложе своих лет. До войны, еще до переезда в Москву она работала мастером по росписи на Дулевской фабрике. До сих пор у нее сохранился, правда не полностью, чайный сервиз Дулевского фарфора дивной красоты, расписанный ею самой. Она доставала его только когда к ней из Орехово – Зуево приезжали ее сестры Поля и Мария и они чаевничали у нее в комнате. Софья Платоновна взяла на себя труд ходить за продуктами. Сливочного масла сама она не употребляла и все готовила себе на постном. Все остальное она покупала на Рогожском рынке, где многие продавцы ее знали и уважали. На рынок она обычно ездила с Колей, помогавшем носить увесистые сумки и авоськи. Коля любил эти поездки. Он любил слушать, как бабушка торгуется с продавцами, настойчиво и умело сбивая цену. «Делай все с Богом в душе и все получиться» – каждый раз говорила она Коле, когда особенно выгодно удавалось что-то купить. Дома Софья Платоновна была большей частью молчалива и с домочадцами общалась очень мало. Евгения Августовича она явно сторонилась, особенно после одного случая. Как-то за праздничным столом зашел разговор о том, что в школе задают слишком много уроков, особенно по математике и детям чуть ли не до ночи приходиться сидеть за уроками. Софья Платоновна, молча сидевшая до этого за столом, вдруг неожиданно сказала: «А вот если за уроки садиться, сначала помолиться Богу, да попросить у него разумения, тогда и дело быстрее пойдет». Все за столом замолчали. Евгений Августович встал с бокалом вина в руке. «А я вам вот что скажу, дорогая Софья Платоновна, только без обид. Вот этими руками сделано все, что мы видим вокруг хорошего, хотя больше, наверное, плохого. Но при чем тут Бог? Где тут Бог? Нет его! Кто видел его? Кому помог он? И где он был, когда немцы Питер осадили, больше миллиона уморили? А Москву чуть не взяли? Народу положили не меряно. А Николай ваш чуть ли не в первый день войны погиб, мальчишка восемнадцатилетний, а Гоша Таси моей? Это как? А Бог… что Бог? Похоже ему не до нас, так что давайте выпьем вот за эти руки и за ваши, Софья Платоновна золотые руки». И правда, Софья Платоновна все дни, если не была в храме, проводила за вязанием, в чем она была истинно мастерица. Шторы и занавески на окнах, покрывала на кроватях и скатерти на столах – все было ее рук дело. Узоры и орнаменты на ее изделиях были так хороши – глаз не оторвешь, причем все эти узоры были обязательно разные: ни на одном, даже самом маленьком покрывальце или салфетке они не повторялись.