Людмила Дегтярь - Грозный – Василий Блаженный. Истина-весть

В душе Шуйского промелькнула слабая искорка надежды, и он ухватился за нее как за прочный канат, перебираясь в обнадеживающую лагуну.

– Дело баешь, сударыня, – благодарно улыбнулся Шуйский.

– Вот и езжай с Богом! Утряси ваши дела!

– Утрясу… погодя, – вдруг смутившись, недовольно изрек Василий Васильевич. – Иди, иди, займись делами!

Проясив тайну семейных неурядиц, Даша суматошно выискивала пути к исправлению. По ее оживленному лицу всполошенной наседкой заскользила сумятица чувств. Дожидаться, пока муж осмелиться дерзнуть на примирение с теткой она не могла и насела на мужа, не отступая. Увидев, что Василий набычился, отступила, но ненадолго. Набравшись храбрости, вновь лилейно затараторила:

– Вася, послушай, ноне поезжай к тетке, – не отступала молодица. – А-а! Мне же сон давеча привиделся: курка в лукошко снесла враз десяток яиц.

– Се к слезам, – отстранился Шуйский. – Нарюмалась нынче… вот и… сон…

– Не-е-етушки! Я сверялась по Соннику – се большой прибыток! Сон в руку! Езжай! – пристала Дарья. – Не оставляй на авось! Мало ли что, – настойчиво наседала молодица.

Всколыхнув старую рану, Василий Шуйский насупился и вновь принялся сосредоточенно пересматривать стрелы.

Дарья Алексеевна, не дождавшись ответа мужа, тихонько поднялась с лавки и занялась вещами, аккуратно складывая их в сундук, изредка поглядывая на Шуйского. Забывшись, тихонько завела песню:

Внизу гулко стукнуло, продолжительно заскрипев входной рассохшейся дверью. Послышались тяжелые шаги по лестнице, шарканье перед входом и в светелку ввалился Иван Шуйский, втиснувшись в низкий проем двери. Он, как и брат, отличался богатырским сложением.

Рыжая пышная борода, крупноватые улыбчивые губы, налитые щеки Ивана предполагали добродушие и мягкотелость, но плутоватые глаза говорили о притворно-обманчивой внешности: внутри поживал невиданный сквалыга.

– Родичи, будьте здоровы! – пророкотал он, удивленно осматривая горницу с разбросанными вещами.

– И тебе того же, – недовольно взглянув на брата, сухо ответил Василий.

Меж собой братья были близки, хотя обычно старший Иван уступал младшему Василию, как более сообразительному и находчивому.

– Браток, что за свара тута? – удивленно вопроосил Иван Васильевич, пристально посматривая то на брата, то на невестку.

– Да не… Все ладно: по-доброму, по-семейному, – отнекался Василий.

– Хм! Коль по-доброму, отчего «на нерве?»

– Тебе почудилось, – блеснув очами откровенно-красноречиво на брата, Василий подчеркнул, что тот явился некстати.

– А-а-а… Понятно… А ежели как на духу, чаго не поделили?

– Говорю, все тихо, мирно!

– Хм… На слух вродесь не жалуюсь! – насмешливо бросил Иван, поведя плечом: «Не хошь говорить, не больно надо!»

Не ожидая приглашения, Иван примостился на лавке.

Последив за занятием Василия, старший брат перевел взгляд на раскиданные одежки.

– О! Гляди-ко! Не знал, что у Дарьи Лексеевны столько одежи, – завистливо изрек Иван, мечась зорким взглядом по добротным вещам. – Прям-таки, загляденье! Невестка, чего устроила переполох?

– Да так… От нечего делать пересматриваю тряпки, – нехотя бросила Дарья, пряча покрасневшие от слез глаза.

Иван Шуйский был жаден до невозможности. И, не скрывая, придирчиво осматривал богатые наряды молодицы, пожирая одежки загоревшимся алчным огнем.

Обычно Иван чуял выгоду носом, как собака дичь! И не гнушался заполучить нечаянный прибыток в дом, коль он доставался легко. Даже из-за мелочей, не смущаясь, горланисто ввязывался в свору, будь то боярин или смерд. В такие минуты его глаза, и без того большие, выпячивались, белки наливались, от носа под щеками прорезались резкие складки. Распалившись, как самовар, преображался в безобразного мужичка.

Иван ухватил пятерней несколько стрел, принявшись внимательно их осматривать.

– Знатные наконечники! Чья работа?

– Ездил до князя Свиридова… Ефим-кузнец… кует…

– Гожие! – причмокнул Иван языком. И тут же, вновь скосив глаза на Дарью, поинтересовался: – Дарья Алексеевна, наряды-то, поди, на торжище готовишь? Али как?

– Еще чего?! Из чего выросла, собиралась… отдать девкам в людскую, – невесело пошутила Даша.

– Гляди-ко! Вещи добротные, – всколыхнулся Иван.

– Ты не разглядел, Ваня! Всяких полно: и добротных, и так себе, – отстранилась молодица.

Иван Васильевич рассеянно скользнул взглядом по горнице и цепким взглядом вперился в приглянувшиеся одежки.

– Алексеевна, а не жирно буде холопам? Выдели моим дочкам нарядов! – стал выпрашивать Иван и живо подхватил юбку и пару сарафанов. Оправдываясь, добавил: – Вымахали невесты! Все платья малы! А обрядить ноне двоих… ощутимо! Так я выберу, что тебе тесно?! – с надеждой запытал он.

– Ишь, губы раскатал! – налетела на него Дарья Алексеевна, проворно вырывая из его рук одежду. – Я ишо сама не родила деток! Авось пригодятся наряды моим дочкам!

Иван Шуйский, одарив Дарью презрительной усмешкой, перевел глаза на Василия. И негромко проронил:

– Вася, снизу уловил краем уха: тута вспоминали тетушку Лукерью…

Василий раздраженно зыркнул на него:

– Уловил?! Мы же не громко…

– Не громко? Бучу завели: на весь двор слыхать!

– Ладно, будя! – оборвал Василий брата.

Иван наклонился к Василию и шепнул:

– Приспело… погуторить о тетушке.

Василий блеснул на брата напряженными очами:

– Чего затевать сей разговор? Токмо теребить душу?! – буркнул он.

Иван тяжело вздохнул. Оглянувшись на Дарью Алексеевну, стараясь, чтобы невестка не услышала, тихо произнес:

– Дошли толки…

– Т-с-с! – резко одернул его Василий и, повернувшись к жене, окликнул:

– Дашенька! Слышь, голуба!

– Слышу, слышу!

– Уважь! Поднеси-ка из погреба бражки или медовухи! – распорядился Василий.

– Поднесу! – одарив мужа нежной улыбкой, Дарья проворно вышла.

– Теперя сказывай, – позволил Василий.