Людмила Дегтярь - Грозный – Василий Блаженный. Истина-весть

– Тута… ето… такое дело, – начал скомкано Иван и вдруг растерялся, боязливо взглянув на брата. – Вот что. Сказывал писарчук, он от дьяка… выведал…

Василий напрягся, в сердечке тревожно затинькало, навевая, что с не добрыми вестями прибыл брат.

– Не тяни! – жестко рубанул Василий. – Баешь, касаемо тетушки Лукерьи? Что за толки!?

– Касаемо. А больше всего нас с тобой! Тетка Лукерья собралась отписать земли в монастырь, – выпалил Иван.

Опешив, Василий Васильевич подскочил. Резко ухватив Ивана за плечи, тряхнул.

– Чаго баешь?! – всполошившись, воскликнул он. – Се брехня!

Иван раздраженно оторвал от себя цепкие руки брата и обреченно плюхнулся на лавку.

– Не брехня! Ужо кликала монахов да велела дьяку готовить бумаги, – горестно проронил Иван, тяжело вздохнув. Он пересел на лавку ближе к печи и бросил несколько поленьев.

Прищурившись, Иван Васильевич уставился в яркое зево печки. Огонь, торопливо мечась по дровишкам, жгучими языками пламени безжалостно обращал поленья в угли и пепел. Взгрустнулось. Так и затеянная Лукерьей суета, вдруг воспалившись, готова были поглотить их надежды на добро рода Шуйских.

– Эх-ма, как же палит нутро…

Во всю обожженная душа распахнулась, оголив неприкаянность и обугленность. Уже казавшееся своим, добро вновь объялось пламенем и вот, вот возмется огнем, уплывая в чужие руки. А братьям Шуйским оставалось только наблюдать, как вываливается из воза принадлежавшее их роду богатство, продолжая растекаться по чужим сундукам. А их судьбинушка: волочить дни горемыками на сумрачном тракте с убого-протянутой рукой.

– Неужель оставит нас… в сермяге?! – выплеснул Василий, потеряно взглянув на брата.

– Выходе, так, – горестно согласился Иван.

– Тьфу! Вражина, а не тетка! – взревел Василий. – Карает… карает племянников!

Вошла Дарья Алексеевна с глиняным кувшином и кружками. Поставила на стол. Сама занялась сбором одежды. Василий налил в кружки, протянул Ивану. Тот, прихлебывая, испил. Василий взял свою кружку, да так и застыл в задумчивости: «За какие грехи выпала житуха скудная?!»

Василий Васильевич жадно осушил. Посидел, скучившись. Вновь налил. Выпил. Не ощущая хмеля, еще раз выпил. В голове туманно поплыло, по нутру разлилось тепло. В сердце всколыхнулось жгучее пламя, докатываясь до горла. Запершило. В голове мелькнуло: «Эх-ма! Ни радости! Ни просвета!» Кто-то неумолимый вновь и вновь вырывал из рук давно ожидаемое огромное наследство. Нужно было что-то предпринимать! Но что?

Взглянув на брата, сидевшего на лавке с обреченным видом, Василий понял: брат не помощник в сем деле. И Василий Шуйский решил мчать до тетушки Лукерьи. Он еще не знал, что будет делать: валяться в ногах, слезно умоляя тетушку? Скандалить? Или… лилейно заискивать? Не знал. Но чуял нутром, нужно ехать, нужно спасать убогое положение.

– Иван, я ето… занят ноне, – вдруг заторопившись, бросил Василий.

Проворно поднявшись, опрометью ринулся в другую горницу переоблачаться. Иван Васильевич, мельком взглянув брату вслед, сам поднялся. Потоптавшись на месте, понаблюдал за невесткой, как та аккуратно убирает вещи в сундук. Иван двинулся стремглав на выход, ухватив по пути пару юбок, кофту да сарафан. К его счастью Дарья Алексеевна того не приметила, а то бы… скандала не избежать!

Спустя время Василий Васильевич возвратился в горницу, переоблаченный до неузнаваемости. Он окинул взглядом комнату: убрано. Дарья заканчивала складывать вещи в сундук.

– Даст Бог, Дашенька, будут у тебя новые наряды, —неожиданно выпалил Василий.

Дарья поднялась, удивленно взглянув на мужа.

– Далеко ли собрался?

– Не ведомо ли тебе, Лексеевна, что жене негоже выпытывать о том мужа? – одернул ее строго.

Дарья согласно улыбнулась, но вдруг метнулась к Василию:

– Погоди! Непорядок у тебя!

Окинув нежным взглядом мужа, она старательно разгладила ворот на его кафтане. Он обнял ее.

– Иду, голуба, по весьма важному делу… Помолись за меня!

У младшего Шуйского с юности выработалось особое, щепетильно-обостренное отношение к своему внешнему виду: как-никак по роду хан! И таковых родовитых по Руси осталась горстка! И посему одежду носил самую добротную, хоть нынче и не по средствам. Белье покупал из тончайшего полотна, красочно расшитое. Кафтаны – шерстяные или бархатные хорошей работы или из заграничной ткани; как есть добротные, искусно украшенные золочеными шнурами. Штаны шил из хорошего полотна; сапоги выискивал или заказывал из тонкого сафьяна, вышитые бисером по краю голенищ и украшенные дорогими камнями.

Особое внимание Шуйский уделял шапке, отороченной ценным мехом. Головные уборы были «слабостью» Василия. Материал для шапок подбирал весьма тщательно и всякораз сказывал: «Папаха хана видна издалека!» И то верно! По замысловатой шапке Василий Шуйский легко обнаруживался в любой сутолоке!

Шубу носил из ценных соболей. На шее Шуйского блистали золотые цепи-бармы из золотых медальонов. На пальцах его рук обычно красовались массивные кольца. Своим видом Василий Шуйский показывал, что владеет несметными богатствами! А сам был гол как сокол! Однако форс держал! Так и ноне принарядился. И сразу повел себя вальяжно.

– Не скучай, Даша, займись чем-то, – миролюбиво наказал он жене, поспешая из горницы.

Дарья взялась за вышивку. Послышались размеренные шаги Василия Васильевича вниз по лестнице. Хлопнула входная дверь. Стихло. Оторвавшись от работы, Дарья зевнула, собравшись пойти вздремнуть. Какой-то шум привлек ее внимание. Прислушалась. Снизу донесся резкий скрип двери и – хлоп, хлоп!

Затем раздались тяжелые поспешные шаги наверх, под которыми тяжело заухали скрипучие ступени. Вскоре всполошенный Василий ворвался в горницу, торопливо сбросив на ходу шубу и шапку, стянул сапоги. Затем снял золотые бармы и кольца. Поспешно отправил золото в шкатулку, стоявшую на божнице. После того неловко и поспешно принялся снимать добротные наряды, швыряя их жене в руки.

Ничего не понимая, Дарья молча принимала одежду мужа. Видя его воспаленность, помалкивала, опасаясь грубого окрика.

Оставшись в нижнем белье, Василий метнулся к сундуку с поношенной одеждой, отшвырнув старенький стертый тулуп, раскинутый на крышке, на пол. Спохватившись, поднял тулуп. Усмехаясь, придирчиво осмотрел его и примостил на лавку.

Порывшись с гримасой в сундуке, выбрал простенькую рубаху, вылинявшие штаны и затрапезный кафтан. Морщась, натянул на себя эти одежки. Затем обулся в простые, залатанные сапоги. И к завершению наряда надел старый тулуп, отброшенный на лавку.

«Так-то лучше!» – удовлетворенно хмыкнул он и, подмигнув Даше, изрек:

– Теперь я схож с братом Иваном!