Сергей Степанов-Прошельцев - Волжане. Люди Нижегородского края

Управляющим своим измайловским имением, Юшковым, Прасковья Фёдоровна помыкала двадцать с лишним лет. Причем так соблюдала конспирацию, что никто ничего подозрительного не замечал.

В 1708 году семья вдовствующей царицы, вместе с другой его роднёй по указу Петра перебралась жить в Санкт-Петербург. Прасковья Федоровна получила в дар дом в полную собственность на Петербургской стороне, на берегу Невы, близ Петровского домика. Но экс-царицу неудержимо тянуло в Измайлово – к Юшкову.

В конце жизни характер Прасковьи Фёдоровны резко изменился. Она стала часто болеть, злоупотреблять спиртным.

Однажды (это случилось в 1723 году) подьячий Василий Деревнин перехватил её письмо, адресованное Василию Юшкову. Тайное стало явным. Юшкова Пётр I сослал в Нижний Новгород. А «соцарица», которой было уже под шестьдесят, не выдержав разлуки с сердечным другом, отдала Богу душу (Царица Прасковья. Русская старина, 1872, т 6. №11).

14 апреля 1682 года, при большом стечении народа в Пустозёрске был сожжён главный идеолог старообрядчества протопоп Аввакум.

Вместе с дымом – к небу

Весна в том году была запоздалой, морозы не унимались даже в апреле. Когда стрельцы в красных кафтанах опустили в пятисаженную яму жердь и помогли выбраться оттуда Аввакуму, он дрожал в своем худом тулупчике.

Шел опальный протопоп с непокрытой головой – согбенный, тощий – в чем только душа держалась? Почти 15 лет провел он в земляной тюрьме, заедаем вшою, страдая от ревматизма, от язв, оставленных кнутом и дыбой в московских застенках. Но протопоп ступал твердо, как будто ничего такого и не было. Седая борода его дымилась от холодного пара, лапти чавкали в грязи, но он – странное дело! – улыбался. Потому что, как никогда раньше, ощущал свою близость к Богу.

Они обнялись – единоверцы Аввакум, Фёдор, Лазарь и Епифаний. Никто не уговаривал их отречься. Царские сатрапы знали: это бесполезно. Они все равно не могли этого сделать: у Лазаря и Епифания вырезали языки. И узников привязали к осиновым столбам, врытым по углам сруба. Палачи завалили их по пояс хворостом, дровами и берестой.

Но костер долго не разгорался. Аввакум глядел на тлеющий хворост, и улыбка не сходила с его лица. Он был вроде бы еще здесь и одновременно уже в другом измерении: душа его устремлялась в небо – к святости и бессмертию.

Дунул ветер, и огонь вздулся огромным пузырём. Веревки, стягивающие протопопа, ослабли, его рука простерлась над толпой. Пальцы сложились в двуперстие, и неожиданно зычный голос заставил вздрогнуть всех, кто, сняв шапки, стоял у пылавшего сруба:

– Молитесь! Молитесь таким крестом, и Русь вовек не погибнет.

Непримиримые враги

Летом 1991 года в селе Григорове, что возле Большого Мурашкина, открывали памятник лидеру русского раскола протопопу Аввакуму. Это торжественное мероприятие было приурочено к 360-й годовщине со дня рождения неутомимого борца с необоснованными, на его взгляд, реформами Православной церкви.

Другой памятник – патриарху Никону – установлен в селе Вельдеманово, что рядом с Перевозом. Это – родина непримиримого противника Аввакума, патриарха Никона, который появился на свет шестнадцатью годами раньше.

Добраться из Григорова в Вельдеманово даже на своих двоих можно часа за три. Конечно же, Никон (в миру Никита Минин, между прочим, мордвин по национальности) и Аввакум Петрович знали друг друга. Оба поначалу крестились одинаково: двуперстием. Оба при патриархе Иосифе занимались исправлением церковных книг, отчего в них оказалось ещё больше погрешностей и разночтений с греческими, чем было до этого.

Никон

После смерти отца Никон женился, принял священство и получил приход в Москве. Но тут один за другим умирают трое его малолетних детей, и смерть их так потрясла Никона, что он вместе с супругой постригся в монахи. В 1643 году его выбирают игуменом Кожеозёрского монастыря.

Спустя три года молодого игумена заметил царь Алексей Михайлович. Он был переведён в Москву и посвящён в архимандриты Новоспасского монастыря, где была родовая усыпальница Романовых. В 1648 году Никон был возведён в сан митрополита Новгородского и потихоньку начинает проводить в жизнь в своей епархии церковные реформы, которые впоследствии расколют Русь на два враждебных лагеря.

В 1652 году после смерти Иосифа Никон был избран патриархом. Современники рисуют его портрет так: тучный великан с густыми иссиня-черными волнистыми волосами, окладистой бородой, широким лбом, надменным взором и плебейским багрово-красным цветом лица. Все это дополнялось крайней раздражительностью, мстительностью и тщеславием.

По распоряжению Никона вновь были исправлены тексты богослужебных книг, двуперстие заменено троеперстием, движение вокруг аналоя в церкви производилось теперь не по ходу Солнца, а против него, изменялся и целый ряд других церковных обрядов. Для многих верующих это было великим грехом, посягательством на незыблемые религиозные устои. На защиту их встали священники Неронов, Вонифатьев, Логгин, Лазарь и Аввакум.

Аввакум Петров

Аввакум подвергся репрессиям за свои проповеди сразу же после ареста Ивана Неронова. «Посадили меня на телегу и растянули руки и везли — от патриархова двора до Андроньева монастыря, – писал он в своем „Житии“. – И тут на цепи кинули в темницу, и сидел три дня, не ел, не пил, – во тьме сидя, кланялся, не знаю: на восток ли, на запад. Никто ко мне не приходил, токмо мыши и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно». (Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. Горький, Волго-Вятское книжное издательство, 1988).

Протопоп мог умереть, если бы не боярыня Феодосия Морозова, которая потом сама скончалась от голода в грязной яме. Но это случится через 20 с лишним лет – осенью 1675 года.

А тогда, в сентябре 1653 года, Аввакума сослали в Тобольск. Затем шесть лет он состоял при воеводе Афанасии Пашкове, посланном для завоевания Даурии. Но Пашков всячески измывался над Аввакумом и его семьей. Бил его самолично и по щекам, и по голове, и кнутом. «Ко всякому удару молитву говорил, – писал протопоп, — да среди побой вскричал я к нему: „Полно бить-то!“. Так он велел перестать, оттащить меня в дощаник. Сковали руки-ноги и кинули. Осень была, дождь шёл, всю нощь под капелью лежал» (там же).

В другой раз отрезали у него бороду. « Волки, – ругал своих обидчиков Аввакум. – Один хохол оставили, что у поляка, на лбу. Везли не дорогою в монастырь, болотами, да грязью, чтобы люди не ведали. Сами видят, что дуруют, а отстать от дурна не хотят» (там же).

Однажды супруга Аввакума не выдержала.