Андрей Лютых - Крепь

А перед неблизкой дорогой следовало как следует подкрепиться и отдохнуть, тем более, что дождь лил не переставая.

В корчме появилась красивая молодая женщина в слегка полинявшем, но чистеньком розовом платьице городского покроя, украшенная дешевыми бусами и искусственным румянцем на осунувшихся щеках, скромно остановилась у дальней стены заведения.

– Я знаю, как мне тебя отблагодарить, уважаемый, – улыбаясь, заговорил корчмарь, – Я вижу, вы давно в дороге, без женки или подруги, верно, соскучились… А у меня для вас вон какая пригожая девка есть.

Чистая еще, только третьего дня сюда прибилась. Солдатская вдова, Вероникой зовут. Ежели пану угодно – ступайте с ней, все за мой счет!

Тарас, бросив на женщину короткий взгляд, достаточный, тем не менее, для того, чтобы уловить в нем оттенок смущения, покачал головой.

– Нет, что-то глаза у ней какие-то сумотные. Я уж как-нибудь дотерплю до дома, у меня жена хорошая, молодая. А ты принеси-ка мне лучше еще того, «конского» – славное вино!

– Славное, славное! Давид, неси лаконского! – приказал корчмарь подростку, очевидно, своему сыну, и тут же обратился к Амиру: – А что же вы ничего не пьете, пан ловчий?

– А ему вера не позволяет, – ответил за товарища Тарас и добавил, обращаясь уже к Амиру. – Только напрасно ты, страдалец, удовольствия лишаешься. Масульманской верой тебе вино пить не разрешается – вино и не пей, терпи. А про пиво и горелку в твоем Коране ничего не говорится.

– Неси. Келих горелки! – вдруг решительно потребовал Амир. Взгляд его ставших вдруг какими-то масляными глаз был устремлен на Веронику. Он не отрывался от нее даже когда ему принесли водку, которую корчмарь взахлеб расхваливал, будто бы она и второго перегона, и оковитая, то есть очищенная от сивушного масла углем.

Амир поднял келих на ощупь, залпом выпил, не оценив всех прелестей напитка. Однако все окружающее в этот момент, а может, немного раньше, для него чудесным образом преобразилось: осклизлый глинобитный пол корчмы стал казаться роскошным восточным ковром, крепкий запах чеснока и селедки – изысканным цветочным ароматом, а шум дождя за окном – прекрасной чарующей музыкой. Оторвав, наконец, взгляд от скромной солдатской вдовы, которая на этом волшебном фоне, наверное, тоже преобразилась в его глазах не меньше, чем в сказочную Шехерезаду, Амир принялся что-то разгоряченно шептать на ухо Тарасу. Тот, улыбаясь, задал товарищу какой-то вопрос, после которого Амир не раздумывая закивал головой так, что затряслись его довольно плотные щеки. Тарас, словно довольный кот, слизнул с усов каплю вина и обратился к корчмарю, тактично отстранившемуся от их переговоров:

– Милейший Шмуля, а дозволь замест меня с этой пригожуней товарищ мой пойдет?

– Хорошо. Товарищ за полцены, – подумав, предложил корчмарь. Тарас поморщился.

– Уважаемый! Ему, это все одно, что мне. Он мне за такую милость тоже услужит, чтобы ты был спокоен, что и мне хорошо.

Шмуля с отчаянием махнул рукой:

– Будь по-твоему! А то дорогие гости скажут, будто еврей думает только о своей выгоде. Вероника! Покажи, сладкая, пану ловчему комнату для постояльцев. Давид! Не смей подглядывать! Она еще к своему ремеслу не привыкла, всего смущается, вы с ней поделикатнее, пан ловчий!

Амир решительно направился к женщине, которая покорно пошла перед ним, до этого даже изобразив натужную улыбку. Впрочем, даже ее хватило, чтобы Тарас на мгновение пожалел о том, что уступил свой шанс другому. Чтобы скорее отрешиться от этих мыслей, Тарас поспешил снова взяться за кубок, который оказался почти пустым.

– А еще я полагаю, почтенный Шмуля, – сказал он корчмарю, проводив взглядом своего товарища, – что какие бы солдаты сюда ни пришли, а всю твою горелку и вино заберут у тебя на нужды войска. За бесплатно, иль бумажку какую-нибудь пустую напишут. Так что беречь тебе твое вино сейчас резону нет. Вели подать еще, да и сам выпей…

Когда задумчивый Амир, поглаживая рукой усы и подбородок, словно только что отведал сладкого рахат-лукума, вернулся к столу, его товарищ и корчмарь – литвин и еврей – уже обнимали друг друга, демонстрируя характерное для этого толерантного края единство народов, крепнущее перед лицом наступающих тяжких времен. Татарский народ в лице Амира, попросившего еще келих, присоединился к этому благородному процессу, не дававшему слугам пана Константина заметить, что дождь, удерживавший их в корчме, уже давно закончился.

– Я все же отблагодарю тебя, Тарас! – сказал расчувствовавшийся корчмарь (и верно – когда бы еще он отведал такого хорошего вина?). Он поднял вверх палец, затем с многозначительным видом приложил его к губам, давая понять, что сейчас откроет своим новым друзьям большой секрет. Он даже обнял их обоих за шеи, приблизив к себе, чтобы можно было говорить тихо. – В полутора верстах отсюда у хутора Будровщина москали с перепугу потеряли свой обоз – больше дюжины подвод, не знаю с чем…

– Как потеряли? – удивился Тарас.

– Так не мудрено и потерять! Сколько добра с этого несчастного края они везут в свои амбары, которые называют магазейны, которые такие огромные, что все здешние корчмы могли бы этим торговать десять лет, а все здешние люди могли бы это три года кушать и ничего не делать! А на самом деле им придется три года ничего не кушать, потому что все их харчи уже в царских магазейнах! Так эти подводы, они, верно, отправили в какой-то свой магазейн, может быть, в самый Минск, и не приставили к нему своих солдат, или те засиделись в какой-нибудь корчме, а оставленные сами себе мужики возницы узнали, что началась война, и разбежались по домам. И вот мне говорят про этот брошенный обоз, и у меня сердце обливается кровью, потому что я могу вообразить, сколько там может быть добра, но я не знаю, что с этим странным известием делать? Вы можете мне сказать: «Шмуля, не теряй времени и гони все эти подводы к себе на задний двор, прячь все, что ты там найдешь, в свои погреба, и это поможет тебе или сделать хороший гандель, или просто не умереть от голода, когда придет зима, а эти солдаты опустошат здесь все вокруг!». Но я не делаю этого, потому что просто боюсь! Я боюсь пальцем дотронуться до этих фурманок, потому что если москали найдут у меня хоть одно казенное ячменное зернышко, они не станут устраивать суда, а тут же повесят бедного еврея и еще скажут, будто именно его прадедушка отправил их пророка Иисуса на распятие!

– А хоть что-то происходит в округе, про что не знает «еврейская почта»? – восхитился Тарас осведомленностью корчмаря. – Только нам ты на что про это рассказываешь?

– Потому что мое сердце успокоится, если добро достанется добрым людям! Одно дело старый корчмарь, которого каждый считает пронырой и вором, другое дело вы – честные панские слуги! С твоим умом, уважаемый, ты придумаешь, что делать с этим обозом, да вот: скажешь, будто это пана вашего обоз, а вы сопровождаете…