Аскольд Де Герсо - Графиня поневоле. История продолжается

Два дня сильно простывшая Лизавета с трудом отвечала на расспросы. Маменька её и горничная попеременно дежурили у ее постели. Как оказалось, у неё случилось воспаление легких, и несколько дней она находилась на краю смерти. Маменька со слезами на глазах уже готова была отправить за батюшкой, когда в состоянии Лизаветы наметились улучшения.

Всех успела до смерти напугать Лизавета своим внезапным недомоганием. Ефремушка, так и вовсе себе места не находил, обвиняя в произошедшем себя, укорял, что надо было переждать хоть пару недель. Вахруша Бахметьев лишь оставался внешне спокоен, только чего стоило ему сие внешнее спокойствие, знал он сам. И всё же, несмотря ни на что Вахруша решил без доктора не обойтись. На третий день он самолично отправился за доктором.

Доктора со своим саквояжем привёз сам Бахметьев. Он собирался разуваться, но Вахруша поторопил его:

– Пройдите так, время не терпит.

Вахруша препроводил доктора самолично к Лизавете, которую то бросало в жар, то наоборот знобило, и никто не знал, чем помочь. Все их усилия, что приложили до прибытия доктора не принесли ожидаемого облегчения её состояния. Лицо Лизаветы горело, а в голосе чётко обозначились хрипы.

– Здравствуйте, молодица. На что жалуемся? – подбадривая больную поприветствовал доктор Лизавету, лежащую в постели. На краешке постели примостилась молодая горничная девушка.

Лизавета, только недавно задремавшая, не ответила ничего, но доктор тем не менее проверил пульс и коснулся щеки Лизаветы:

– Случай серьёзный и никак нельзя пускать на самотёк. Любое правильное лечение даст шанс на излечение лишь тогда, когда больной обратился при первых признаках, – выдал доктор свой взгляд на лечение, да и просто продемонстрировать свои познания. Доктор был в возрасте тридцати пяти лет, с резкими чертами лица, прямой тонкий нос с едва заметными крыльями ноздрей, что выдавали в нём потомка германских племён, но карие глаза говорили иное.

Тонкие пальцы, казалось, более приспособлены к игре на музыкальных инструментах или держать мягкую кисть у холста, обдумывая следующий мазок на картине. Но вот то, как он ловко управлялся своими приборами и, как они аккуратно, каждый на своём месте, разложены, говорило о его практике. Лишь человек, вынужденный столь часто использовать инструменты, держит их в удобно применяемом порядке, когда нет надобности в поисках того или иного прибора перетряхивать весь портфель.

Болезнь Лизаветы была настолько серьёзна, что она не желала есть, спать и её непрестанно мучил кашель и, явившийся доктор, выслушав Вахрушу, выразил опасность ситуации, нагнав страху на маменьку Лизаветы. Осмотрев больную, он прописал на латыни на бумаге какие-то пилюли, снадобья, должные заставить отступить симптомы болезни и придать организму стимул к выздоровлению.

– Это малая толика из медицинских препаратов, имеющих своим предназначением облегчить течение болезни, – сказал он, вручая бумагу Вахруше.

При этом он заметил, что данные микстуры ещё не всё, что придётся применить в борьбе с болезнью. Как человек всей душой преданный медицине, он не оставался в стороне от открытий, что сделаны в мире в этой области, правда в той мере, в которой сие было доступно человеку того времени, с некоторыми выводами научных светил, как практикующий доктор он был не согласен, только что он мог сделать из провинции.

Болезнь Лизаветы усугубляло ещё и то, что не было вестей от Александра, неизвестна судьба братишки. И нравственная составляющая довлела больше, нежели физическая боль, которую можно утихомирить применением препаратов, а душевную чем облегчить? Эту боль приходится носить в себе и после того, как произойдёт полное физическое выздоровление.

Но доктора, как бы ни были они образованны, они видят лишь ту часть, что доступна им и прописывают снадобья от физических недугов, они готовы удовлетворить человеческой потребности на облегчение, надежды на улучшение и потребности сочувствия, испытываемого больным, в то время, как человек помимо физических болей страдает ещё и от душевных.

Да и вся деятельность докторов состоит в лечении и ответном получении денег за свою работу и только лишь. Они тоже всего лишь такие же люди, получившие соответствующее образование, о чём свидетельствует диплом доктора. И, наверное, поэтому Лизавета иной день не желала принимать очередную микстуру, горькую и противную на вкус, коими потчевали её с утра и до вечера. Каждый новый день начинался с того, что Вахруша, интересовался течением болезни Лизаветы, и узнав, что она не желает принимать снадобье, выговаривал любимой дочери:

– Лизавета! Доктора надобно слушать, иначе так никогда не выздоровеешь и не станешь на ноги. Нужно принимать предписанное доктором, – сокрушался Вахруша, видя исхудавшее лицо дочери.

Марьюшка, маменька Лизаветы, почти не отходила от постели дочери ни днём, ни ночью, подавая ей пилюли точно вовремя. Она не считала это каким-либо долгом, достойным восхищения, как оно может происходить в аристократической семье, где малое недомогание может служить поводом для сбора консилиума врачей, для многочасовых совещаний между собой, когда они, исчерпав словарный запас или желая продемонстрировать свои познания переходят на немецкий язык, с него на греческий, пока не упрутся в латынь, она просто выполняла свой материнский долг. Также, как выполняет свой долг любая мать на земном шаре, оберегая своё дитя.

Каждое утро доктор заявлялся к ним в одно и то же время, справлялся о здоровье Лизаветы, уже успевшей подумать, что о ней пекутся едва ли не с той же важностью и вниманием, присущим более уходу за императрицей. Она так давно не болела, что вся эта суетливая возня с одной стороны веселила её, с другой тяготила тем, что она не может участвовать вместе со всеми в этой трагикомедии, лишь безучастно взирая на всё с постели.

Но доктор, смерив пульс и общее её состояние, позволял иногда остроты в разговоре с Лизаветой, но только лишь для того, чтобы затем уже в другой комнате за закрытыми дверями выражать тревогу в разговоре с родителями и в который раз выписывал новый рецепт ещё одного чудодейственного средства. Верил ли он в целебную силу этих пилюль или всего лишь исполнял долг? Наверняка верил, как верят африканские колдуны в свою магическую силу.

Но не все пилюли давали Лизавете, а кровопускание Вахруша запретил делать по причине слабости дочери. И его счастье, что доктор был один, будь их несколько, они бы всенепременно настояли на своём решении. Да ещё собирали бы консилиумы, где говорили на чуждом языке, что ничего не понять из их речи.

Банки ставили и, возможно, именно в них и заключалось, что здоровье Лизаветы стало улучшаться, а не в микстурах, склянок и флакончиков от которых собралось изрядное количество. Что впору составлять коллекцию.