Александр Идоленков - Подвиг бессмертия. Книга первая. Откровение

Она тщательно обследовала грудную клетку со всех сторон, затем приказала лечь на топчан, стала исследовать живот. Её тонкие нежные пальчики с блестящими крашеными ноготками и ямочками на щиколотках нежно гладили обнажённое тело Стёпы. «Сколько же можно терпеть это бесстыдство, не бесчувственный же я истукан». Все это так приятно, если нет совести, а каково же Стёпке это терпеть; он еле сдерживался от перенапряжения.

В заключении она расстегнула ширинку, спустила кальсоны до колен и стала ощупывать его половые органы – до возбуждения. Степан закрыл глаза и затаил дыхание. Лицо просто пылало от стыда. Пот застилал глаза. Увидев это, она улыбнулась и сказала:

– Итак, Стёпа, ты почти выздоровел, это похвально. Все органы у тебя тоже в порядке. Дня через три—четыре приступим к физиотерапии.

Последний этап обследования заключался в постукивании молоточком по коленкам и мышцам. Острота юношеской наивности обжигалась новизной такого вторжения. Душа его тихо робела. Сил шевельнуться или противиться у него не было. Всё это таинство было за пределами его понимания.

Все манипуляции Софии Германовны на самом деле представляли собой лишь камуфляж для выявления способностей и возможностей вероятного потенциала пациента. Об этом Стёпа, естественно, не ведал, поэтому возражения были бы нелепы и бесполезны, и ещё неизвестно, к каким могли привести последствиям.

Ввиду нежелания показаться необразованным невеждой, Степан смирился и, осмелев, стал наглеть и приобщаться к действительности своего положения. Взгляд его стыдливо блукал по выпуклостям её красивой груди.

«Медовые», – подумал Стёпа. Невыносимо, страстно захотелось нежно их полапать. Но робость… «Страшно, а вдруг… это хамство… Как плохо быть неграмотным, поди разберись, что можно, а чего нельзя!»

– Ну, вот и всё, я рада, что ты такой крепкий и здоровый парень. – После небольшой паузы она спросила: – Девушка у тебя есть?

– Даже… и не знаю, – в раздумье пожал плечами Степан.

Он постеснялся признаться в своих кристальных чувствах, тем самым дал понять о своей мягкотелости и произвольных толкованиях его поведения в отношениях с женщинами. Это стало началом размывания этического принципа, падения нравственности, воли и человеческой чистоплотности. Это круто повлияло на всю его личностную порядочность в последующей жизни, начиная с того момента, когда закладывалась чистота морального фундамента дальнейшего содержания души. Это было лишь первичным началом падения для него в помойную яму разврата, которое он проворонил в виду своей молодости и неопытности и учителей-наставников, которые умело подталкивали его к ней.

– Это как же? Видно, эта такая тайна, что ты даже себе боишься открыться? Так? Молодость невинна и не может служить обвинением или оправданием. Всё это житейское. Вот я, например, была замужем. Муж как ушёл в шестнадцатом году на фронт, так и не вернулся, с тех пор от него ни слуху ни духу. Прислал, правда, в семнадцатом письмо – писал: «Царский штабс-капитан перешёл на службу к красным». Обратного адреса не было. Так вот и живу одна, как кукушка, ни детей тебе, ни яслей. Я уже привыкла. Ну всё, Стёпа, иди в палату.

Степан побрёл к двери, закручинившись печальной судьбой этой женщины. Но София Германовна вдруг остановила его и приказала:

– Иди-ка сюда… Я ведь, помнится мне, обещала тебя поцеловать за хорошее твоё поведение на операционном столе…

Степан в нерешительности повернулся и робко, не чувствуя ног, шагнул в её сторону, как в пропасть. Голова не соображала, стала какой-то чужой и совершенно пустой, да и времени одуматься и правильно воспринять это из-за проклятой робости не оказалось. Какая-то застенчивость охватила всё тело. Стал он как будто сам не свой, даже дышать стало нечем. С другой стороны, смешанное чувство мужского достоинства и боязнь показаться тюхой-матюхой помешали реально оценить действительность положения.

Она взяла его голову своими мягкими ручками, подтянула к себе и нежно поцеловала в губы. Степан почувствовал упругость её груди и уловил необыкновенный запах зрелого влекущего женского тела. К этому зовущему, дурманящему запаху примешивался тонкий аромат каких-то неведомых ему духов. Он увидел, что она закрыла свои глаза и с жадной страстью наслаждалась поцелуем. А он просто потерял себя в этом неведомом ему пьяняще сладостном состоянии. Голова закружилась, ноги ослабли, всё тело заколотилось мелкой дрожью. Это был его первый поцелуй с женщиной, не считая коротких поцелуев матери.

– Ну, теперь иди. Приятных снов тебе, мой мальчик, – сказала врачиха, сделав особое ударение на слове «мой».

София Германовна ласково проводила Степана к выходу, погладив нежной ладонью своей руки по его обветренной упругой щеке.

Уже вечерело. Редкие сполохи молний мягко и кратковременно освещали окрестности города. Грома не было слышно. Небо затянулось мрачными тучами, лишь краешек горизонта оставался освещённым. Косые языки дождя чередой, то усиливаясь, то затихая, ломились в оконную раму, шурша листвой деревьев. Было таинственно и напряжённо, пахло прохладной сыростью и колдовством, приводящим Степана в данной ситуации к опустошению его сознания.

От волнения у него нервно подрагивала нижняя губа, как у кролика перед очередным спариванием; его немигающие глаза бестолково остановились на одной точке. В сознании никак не совмещались его жизнь и то, что произошло с ним сейчас. Греховное уныние заполняло душу. В его сбалансированный мир неожиданно ворвалась эта докторша, как вихрь, разбросав весь уклад и все устои его прежней уравновешенной жизни. Он не находил разумного объяснения и выхода из этого немыслимого тупика, а также своего приобщения к этому совершенно новому мышлению и его толкованию.

Что делать? Как вести себя в дальнейшем? А то, что это дальнейшее не минует его, он предчувствовал и нисколько не сомневался. До него стало доходить, что всё своё дальнейшее поведение надо чётко заранее продумать и обозначить. Тогда он ещё надеялся собраться, найти силы и противостоять этому вероломному бесстыдному насилию.

Он лёг на кровать и, закрыв глаза, задумался. Хотел заснуть, но не смог, глаза самопроизвольно раскрылись и уже больше не сомкнулись. Так он с открытыми глазами пролежал до наступления полной темноты.

За окном задул ветер, располыхались синие молнии и загрохотали громовые раскаты. Дождь поливал землю, не жалея влаги до самого утра, будто старался помочь ему смыть всю эту грязь с его души.

Немного свыкшись со своим нелепым положением, вдруг в его обезумевшую голову пришли наставления старшего брата Григория: «Прежде всего нужно успокоиться. Для этого глубоко дыши и перестрой мысль на другую волну». Это помогло. Височная ломота прошла. В голове стало постепенно проясняться, а в душе стихли волнения и наступил сердечный покой. Всё стало просто и обыденно. Горизонт для других мыслей раздвинулся; стало очевидным появление совершенно независимых рассуждений на другие и даже противоположные темы.