Илья Тамигин - Димитриос Ништяк из тотема Совы. Героическая фантастика

Ни о чем таком важном он сейчас не думал, но строгость-то нужна, верно?

Шаркая задниками шлепанцев пошел гардеробную. Васька уже стоял наготове с песочным костюмом от Гуччи. Опустившись на колени, натянул на протянутые ноги носки, разгладил складочки. Подал рубашку, брюки, завязал галстук, вдел в манжеты запонки.

Посмотревшись в трельяж, Митя остался доволен, а, посему, Васька избежал подзатыльника.

Обед был накрыт в малой столовой. За столом папахен, очередная мачеха Верка (чуть старше пасынка!) и Тимофеич. Сел, заложил салфетку. Официанты разнесли закуски, сомелье Гастон набулькал винишко.

– Ну, Митенька, как там, в Оксфорде? Уроки-то, учишь? – благодушно осведомился глава семьи, выпив первую рюмку.

– Нормально… – буркнул сын, не отрывая глаз от тарелки.

– Корень учения горек, а плод его сладок! – изрек папаня с тошнотворным пафосом, – Трудно, сынок? Вот, смотрю, хвосты у тебя за последний семестр, аж две штуки. Латинский и это… римское право. Может, тьютора поменять, а?

На душе стало кисло. Опять начинает воспитывать, старый хрен!

– Папаня, ну зачем мне, благородному человеку, вообще это надо? Универ этот? Мне предназначен более высокий удел! Ну, окончу я курс, и что? Работать идти? В жизни дела поинтересней есть!

Иван Пантелеевич задумчиво рассматривал рюмку с налитым в неё первачом. Ничего другого, кроме лично выгнанной и очищенной самогонки он не пил. С неё, родимой, собственно, и поднялся в восьмидесятых. Слова сына были огорчительны.

– Да ты хоть намекни, что за удел такой, более высокий, сделай милость! – ласково спросил он и поднял глаза на наследника.

– Не знаю, не решил ещё, – отрезал тот, намазывая масло на редиску.

– А я тебе подскажу: удел твой – власть! Людьми руководить! Меня давеча вторым по богачеству в стране обозначили, а в мире – пятым. Делов, проектов – не счесть. Людей, за которых я в ответе – уймища! И кто, ежели не ты, мне подмогнёт? Деньги, сынок, особенно большие – это ж и большая ответственность! И железная рука нужна, чтобы хозяйством управлять, иначе сгинет все, без хозяйского присмотра, в одночасье. Верно я говорю, Коля? – обернулся он к шефу охраны.

– Верно, Ваня! – подтвердил тот, называя хозяина по имени на правах друга детства.

– Папаня! – взвился Митя, – Какого…

– Такого, сынок, такого! – рявкнул отец, стукнув кулаком по столу, – Благородному человеку выше удела нет, чем о стране, о людях заботиться! Конечно, среди нас, чувашей толстопятых, благородных сроду не было, только сейчас-то времена другие! Верно ты говоришь, в благородные выходим! Я-то лаптем лыковым и помру, а на тебя надежду имею, что в верхние люди выйдешь. Передел власти сейчас идет, понял? В раньшее время-то, в князья, конунги, крули кто выходил? Ни хрена не голубая кровь, а умные, хитрые и сильные! Организаторы! Кто сильнее, тот и прав, сынок, и сейчас это особенно актуально. А ты что? Плывешь по течению, развлекаешься, дело тебе мое не интересно. Обидно! Конечно, ежели рассудить, денег моих тебе в десять жизней не потратить, чего там, только хотелось бы тебя все же при деле увидеть, а краше всего – у руля.

– Самогонкой торговал, о народе, значит, заботился? – недобро ощерился Митя.

– Э-э, ты меня самогонкой не попрекай! Время было такое, в мутной воде любую рыбку надо было успеть поймать, чтоб стартовый капитал заделать. Теперь-то, у меня на спиртик сертификат есть, и все остальные дела чин по чину, стыдиться нечего. А масштабы и ситуация поменялись. Сил и денег нынче много, пора и о стране подумать, о народном благе – через это многие прежние грехи спишутся!

– Ага, утром мажу бутерброд, сразу мысль: а как народ? – язвительно процитировал Леонида Филатова отпрыск, роняя на пол булочку.

С досады пнул хлеб так, что чуть равновесие не потерял. Все в столовой замерли.

– Грех, сынок, хлеб-то пинать! – ровным, тихим голосом, упирая на «О» произнес Иван Пантелеевич, – Подними, однако!

– Да что я, за всяким барахлом наклоняться буду? Слуг в доме нету, да? – истерически завопил Митя.

– Это – хлеб, не барахло. Под-ни-ми. – в голосе владельца заводов, газет, пароходов, олигарха Совина по прозвищу «Сова» упруго звякнула сталь.

Слуги втянули головы в плечи. Тимофеич поёжился. Ещё миг – и… Картина Репина «Иван Грозный и Сын его Иван» в натуре! Только Вера не поняла остроты момента и продолжала жевать. Она была красивая. Точка.

Большими шагами Митя пересек столовую и, шепотом ругаясь по-английски, поднял булочку. Демонстративно положил её перед отцом на тарелку и выбежал вон.

Иван Пантелеевич взял хлеб, по крестьянски поцеловал, перекрестился и положил в рот. Щелкнул пальцами. Подскочил официант, налил воды. Обед продолжался. Без наследника. После долгого молчания олигарх положил руку на плечо Тимофеича:

– В восемь у меня, на кухне. Форма одежды – трусы и майка. Пивка принеси. Думать будем, Коля!

Иван Пантелеевич Совин был дядька деревенской закваски, не отягощенный излишним образованием. Смекалки и умища, тем не менее, имел в избытке. Мастер был на все руки и изобретатель, вроде Кулибина. В сорок с лишним лет освоил английский за год, правда акцент был жуткий. Как он за двадцать лет нажил огромное состояние, мы здесь рассказывать не будем, тем более, что и сами хорошенько не знаем, но одно ясно: кроме эпизода с самогонкой, которая, кстати, была лучше государственной водки, ничего противозаконного в его обогащении не было. В созданной им империи он был мудрым и справедливым владыкой. Диктатором, если хотите. Работники благоденствовали. Единственное, что каралось сразу и беспощадно, была ложь, даже маленькая. И воровство, разумеется. Лучшего менеджера по продажам трикотажа, например, он выгнал с волчьим билетом, когда тот соврал, что опоздал на совещание из-за спущенного колеса (на самом деле просто проспал!).

Обретя огромное богатство, Иван Пантелеевич остался человеком скромных запросов и привычек. Конечно, на людях он одевался в дорогие костюмы, приемы и даже частные обеды поражали изысканностью и высочайшим качеством блюд и вин, дом – роскошью интерьеров. Но, будучи один, просил повара отварить картошечки, а к ней – селедочки с лучком. Или щей и пшенной каши. Имел он и персональное убежище – однокомнатную квартиру в собственном дворце, копию хрущевки периода шестидесятых. Дощатые крашеные полы, простенькие обои, портрет Гагарина, диван-кровать, радиола и черно-белый телевизор «Рекорд». На кухне – буфет с разнокалиберными чашками, газовая плита с простецким алюминиевым чайником, стол под клеенкой и табуретки. Сюда был вхож только Тимофеич. Даже убирался в этом жилище олигарх сам, отдыхая душой во время мойки полов.