Тимофей Черепанов - Юрюзань – быстрая река

Вернёмся на Юрюзань – мы всегда будем к ней возвращаться. Я не нашёл точной даты, когда ради удешевления процесса транспортировки заготовленной древесины перестали вязать плоты и перешли к молевому сплаву. На Юрюзани это произошло в середине 50-х годов прошлого века. Возможно, были к тому и объективные причины, потому что по мере вырубки лесов река начала мелеть и транспортировка плотов по ней затруднялась. Да и объёмы рубки возросли настолько, что связать и сплавить такое количество плотов по большой воде, как это делали с барками, уже никто бы не успел. Плоты на берегу ведь не вяжут, их потом в воду не столкнёшь, как судно. А провести плот в межень, по малой воде, было уже невозможно.

Конструкция плотов была простой. Брёвна уже в воде связывали между собой в один слой, образуя квадрат. У нас их называли кошевами. Для связки использовали тоже природный материал: тонкие ветви берёзы или черёмухи, которые на местном диалекте называли вицами. Впрочем, так же их именует и словарь Даля, хотя как-то учительница на уроке русского языка в Калмашской школе посчитала это ошибкой. Кошевы связывали между собой уже верёвками из лыка, так называемыми «лычными», их ещё натирали гудроном, чтобы не так размокали. Количество кошев в плоту было различным, но обычно около десяти, так что плот имел длину в полсотни и более метров. Благодаря такой конструкции плот мог изгибаться, повторяя русло реки. На носу и корме плота были устроены такие же бабайки, как и на барках, разве что размером поменьше, да и бригада плотогонов была небольшой. Всё же масса плота была не такой, как барки с железом, и поворачивать приходилось лишь первую кошеву, а на крутых поворотах и при швартовке – первую и последнюю. Тем не менее труд лоцмана – плотогона – был таким же тяжёлым и опасным, провести плот без потерь до устья реки, где была устроена запань, было искусством. Плот мог удариться о береговую скалу и рассыпаться, мог сесть на мель или на подводный камень, в таком случае снять его было большой проблемой. Во время войны плотами управляли и женщины – Н. С. Чухарев пишет о некоей Анне Степановне из Сафоновки, которая готовила и сплавляла за весенне-летний сезон до 15—18 плотов. А ведь после каждой ходки надо было ещё пешком вернуться за 60 километров обратно по лесной «лоцманской» тропе, в одних местах идя по каменистой бечеве, в других же поднимаясь и спускаясь через десяток гор.

На плоту устраивался нехитрый быт. Стоял шалаш и, что нас, детей, удивляло, горел костёр и над ним висел котелок с кашей или похлёбкой либо чайник. Но самое интересное, что с плотами, как правило, сплавлялись торговцы. Торговали обычно всякой мелочью: нитками, иголками, веретенами, даже лаптями. Сейчас я уже не вспомню этот ассортимент и не помню, чтобы родители что-то там покупали, потому что леспромхоз, как тогда говорили, снабжался значительно лучше, чем деревни. В деревнях этим занималась потребительская кооперация, именуемая в просторечье сельпо, а леспромхоз был промышленным предприятием и снабжением ведал ОРС – отдел рабочего снабжения.

Дом в Калмаше стоял на самом берегу, в нижней части посёлка, где уже заканчивался перекат и начинался спокойный плёс. Плоты обычно там и причаливали. Для этого в берег были вкопаны столбики. Плот был виден издалека, когда он приближался, плотогоны начинали грести вёслами – бабайками, подтягивая плот к берегу. Когда он оказывался на уровне столбиков, кто-то спрыгивал с плота, таща за собой толстый канат. Канат быстро обматывали вокруг столба и постепенно стравливали, тормозя плот. Когда плот окончательно прибивался к берегу, канат крепили.

Сплав леса в плотах по Юрюзани прекратился одномоментно, потому что сочетать его с молевым сплавом невозможно. Молевой – от слова «моль», которое в словаре Даля трактуется в том числе как россыпь. Победило самое дешёвое решение, а о том, что оно самое варварское, в те годы мало кто задумывался. Отрезвление начало приходить уже в 70-е годы, молевой сплав начали ограничивать, хотя весьма выборочно. На Чусовой он, например, прекратился по разным данным в 1972—1974 году, хотя Постановлением Совмина РСФСР от 25.09.1987 №384 «О прекращении молевого сплава леса на реках и других водоемах РСФСР» было предписано осуществить это лишь в 1989 году.

На Юрюзани же прекращение лесосплава фактически означало прекращение лесозаготовок и лишь в 1987 году Распоряжением Совета Министров Башкирской АССР от 21.01.1987 №19р было отмечено, что с 1966 года прекращён молевой сплав по 22 рекам, которые очищены от топляка и сданы по актам органам Госводнадзора, и тут же объединению «Башлеспром» было поручено оформить разрешение на специальное водопользование для проведения молевого сплава древесины по рекам Южный Узян, Белая, Тюй, Юрюзань, Уфа. Прекращение молевого сплава по Юрюзани было запланировано лишь на 1991 год – последней из всех башкирских рек, а вывод реки из эксплуатации (слово-то какое!) – на 1992. Какой-либо альтернативы предложено не было, в распоряжении просто написано: «Вывозку древесины осуществлять в зону Павловского водохранилища». О том, как это осуществлялось, и к чему в итоге привело, тоже позже.

Запись в паспорте – это серьёзно. И не только в паспорте: в водительском удостоверении, в анкетах (сколько их пришлось заполнить в отделах режима, скромно именуемых Первыми), в судах… Пожизненная печать: даже имя и фамилию можно сменить, место рождения нельзя. 7 ноября 1949 года я появился на свет в больнице того самого посёлка Калмаш. «День седьмого ноября, красный день календаря» – в страшном свете не могло присниться, что этот день уже на моём веку станет обычным будним днём, а праздновать мы будем неизвестно что на 3 дня раньше и народ иронически обзовёт этот день Днём Сусанина. Мама говорила, что весь персонал, как говорится, «отмечал», и роды принимала санитарка. У мамы это были третьи роды… Первый брат, Володька, был сводным и жил в Бурцевке у бабушки, а родной старший брат Михаил был ровно на два года без одного дня старше, но зарегистрирован он был ещё в Сафоновском, а не в Калмашском сельсовете. Калмаш был, как сейчас говорят, на подъёме, а про то, что Сафоновка угасала, никто кроме жителей не задумывался ни тогда, ни сейчас. Впрочем, как и о грядущей судьбе Калмаша, как выяснилось. Но в детстве это не имеет никакого значения, иначе зачем оно, детство?

Согласно официальным сведениям, сейчас в селе две улицы: Береговая и Центральная. Вот что у нас умеют делать, так это упорядочивать, переименовывать и реорганизовывать: из колонны по два в шеренгу по четыре и наоборот. Если посмотреть на фото на рис. 20, то никак две улицы не получаются: дома тянутся двумя улицами вдоль реки и вдоль обоих логов. Да и кому они нужны, эти названия, когда почтальон и так всех знает? Раньше так на письмах и телеграммах и писали: фамилию и пометку, что почтальону он известен, если приёмщица телеграммы заартачится. Улицу вдоль реки называли Нижней, а ту, что повыше на горе, естественно, Верхней. Ту же, что уходила в лог вдоль ручья – Киселёвкой, потому что первыми там поселились Киселёвы, а несколько домов в устье Юдина лога никак не назывались, поскольку это никому было не нужно.