Ольга Клюкина - Весенняя песня Сапфо

Но как же Сандра, бедняжка, сама в эти периоды мучилась и изводилась – появлялась потом похудевшей, бледной, со странным, решительным блеском в глазах.

Лишь терпеливое, мудрое время и заботливое внимание подруг постепенно возвращали Сандру к прежней жизни.

Сапфо часто думала про себя: если боги кого-то щедро наградили, то Сандру, похоже, все-таки наказали, заставив улавливать любые, в том числе и самые грозные, предупреждения в грядущем. Впрочем, ведь и счастливые тоже – нет смысла все видеть в чересчур мрачном свете.

– Я же говорю – бедные! Они и живут у самого подножия дома солнца и при этом не могут ясно видеть вокруг себя всего, что на радость людям сотворили вечные боги. Ах, как же это грустно… – снова тихонько вздохнула Филистина.

Сапфо оглянулась на подругу и невольно улыбнулась.

Настроение у Филистины имело удивительное свойство меняться в течение дня и двигалось почти точь-в-точь по ходу движения солнца на небе.

Утром Филистина обычно просыпалась веселой, пела песни, аккомпанируя себе на лире, и щебетала, как птичка. Чаще всего это были только что разученные песни на стихи Сапфо.

После полудня она становилась спокойной и нередко высказывала вслух удивлявшие всех мудрые замечания. Зато вечером на нее неизменно нападала печаль, выражающаяся в непрестанных вздохах. Ночью впечатлительная женщина запросто могла и всплакнуть в подушку, в которую для более крепкого сна были зашиты ароматные листья лаванды.

А так как сейчас был уже вечер, то робкие вздохи Филистины никого слишком не удивляли.

Причем эта тихая голубоглазая женщина с очень светлой кожей, напоминающей паросский мрамор, всеми силами старалась не навязывать своих печальных мыслей окружающим. Но при этом на редкость выразительно вздыхала, терпеливо дожидаясь, когда кто-нибудь из подруг спросит о причинах ее затаенной грусти.

– О чем ты сейчас думаешь? – задала ей привычный вопрос Сапфо, снова переводя взгляд на море, – в него сейчас словно невидимой струйкой кто-то подливал вино, и море на глазах меняло цвет, постепенно становилось алым, приобретая какой-то неуловимый кровавый оттенок.

Может быть, к непогоде, к сильной буре? Или просто потому, что незаметно приближалась осень, перекрашивая в пурпурный цвет листья на деревьях, по-новому расцвечивая траву, небо, море?

Дидамия наверняка бы пояснила, что пурпурная краска для тканей и шерсти обычно изготавливается из одного вида мелких, пурпуроносных улиток, то есть другими словами – берет свой цвет из моря. Из этого можно заключить, что к осени море набирает силу и побеждает все, что существует на земле.

Нет, Сапфо такие логические объяснения не устраивали, и тем более – не сейчас. Нет, не сейчас…

– Пока мы смотрели на море и говорили про другие страны, я вдруг снова вспомнила про нашу маленькую Тимаду, – сказала Филистина, поворачиваясь к Сапфо. – Наверное, тот самый ужасный… ужасный человек, который стал причиной ее гибели, до сих пор спокойно плавает на своем корабле по морям. Он останавливается то на одном, то на другом острове, соблазняя молоденьких девушек. И даже не догадывается о том, что пепел от маленькой Тимады давно развеялся в воздухе и лишь его остатки хранятся на дне погребальной амфоры. Ведь это все – все, что осталось от красоты нашей дорогой подруги…

– Не волнуйся – боги накажут его по заслугам, – сразу же сделалась серьезной Дидамия, которая, кстати говоря, слыла одной из лучших наставниц в школе для девочек. – Как уже наказали и саму Тимаду за ее неразумность и невоздержанность. Разве не так?

Филистина на это ничего не ответила и только посмотрела на подругу с молчаливым упреком. Но даже черные ресницы, обрамляющие очень светлые, ясные глаза Филистины, сразу сделались похожими на колючки – она не могла спокойно выносить, когда кто-нибудь пренебрежительно отзывался о Тимаде.

Ведь добрая память да горстка пепла – все, что теперь осталось от умершей девушки, родившейся, судя по всему, вопреки воле богов и потому слишком рано оставшейся без матери. Всего лишь краткий миг была счастливой, обретя любимых подруг в кругу Сапфо, и потому слишком несправедливо, жестокосердно ругать ее, сидя на цветущем холме…

– Да нет, я просто имела в виду идею справедливого возмездия, – сразу же постаралась смягчить свой приговор Дидамия. – Лично я нисколько не сомневаюсь, что от соблазнителя Тимады давно уже остались лишь кости, начисто обглоданные рыбами. Ты когда-нибудь видела такие кости, похожие на детские игрушки, – их порой после сильной бури выбрасывают волны на берег?

– Да, – еле слышно ответила Филистина.

– Они всем нам напоминают, что каждый человек – лишь игрушка в руках богини судьбы Тихэ, которая вершит людскими судьбами. И потому не надо ее напрасно гневить, – продолжала Дидамия, следуя своей учительской привычке пояснять другим самые очевидные вещи и все расставлять по своим местам. – Там вот, однажды на берегу я нашла чьи-то начисто отполированные волнами останки и сказала сама себе, что это все, что осталось от мореплавателя, соблазнившего маленькую Тимаду. С тех пор лично я, Филистина, стала совершенно спокойно вспоминать об этой истории и советую тебе тоже последовать моему примеру.

– Нет, не могу, – покачала головой Филистина, и на ее ресницах блеснули слезы. – Я пробовала забыть – нет, не получается. А как заразительно Тимада умела смеяться! Помните, ее было слышно на другом конце леса? Иногда, когда кто-нибудь из наших подруг начинает чересчур громко смеяться, я вздрагиваю и потом долго не могу успокоиться. И хотя прошло уже много лет, с тех пор я никогда и ни у кого не слышала такого смеха. Да, Дидамия, – никогда и ни у кого. Нет, пожалуй, только у Фаона, когда он был малышом…

И, проговорив это, Филистина чуть ли не с вызовом, снизу вверх посмотрела на Дидамию, которая заметно выделялась среди подруг высоким ростом, физической силой и крупным, почти мужским телосложением. Но было кое-что, чего Дидамия точно не могла спокойно переносить, – это укоризненный взгляд и особенно слезы хрупкой Филистины.

– Да ведь и сама Тимада была еще совсем ребенком, – поспешила на выручку подругам Сапфо. – Девочкой, которая родила ребенка, но при этом в душе не успела превратиться в женщину. Оказывается, и такое бывает.

И все три женщины на некоторое время замолчали, вспоминая о той злополучной истории, когда-то наделавшей в школе Сапфо так много шума.

про себя вспомнила Сапфо строки своего давнего стихотворения, которыми она когда-то оплакала Тимаду – последнее, что можно было для нее сделать.