Ольга Клюкина - Весенняя песня Сапфо

Сапфо посмотрела в воду, почти гладкую на этом изгибе ручья, и тихо ужаснулась: как же она растрепана! Уставшая, растрепанная после длительной ходьбы, но почему-то такая же счастливая, как в молодые годы.

Она вдруг отчетливо вспомнила тот миг, когда Фаон внезапно подбежал к ней и близко заглянул в лицо. Почему такие пустяки вдруг стали ее волновать? Что с ней происходит? Он сравнил ее с богиней – и она на самом деле почувствовала в сердце неземной огонь.

Перед сном Сапфо решила навестить бедняжку Сандру, вот уже которую ночь страдающую бессонницей. Может быть, подруга согласится хотя бы немного поесть?

Сапфо взяла киаф – небольшую вазу с одной длинной ручкой, до краев наполненную медом, завернула в салфетку свежеиспеченного хлеба. Ведь если мед в нужных пропорциях смешать с водой и добавить в напиток чуть-чуть вина, получается прекрасное успокоительное средство. Неслышно, на цыпочках Сапфо вошла в комнату подруги, но сразу поняла, что та снова не спит.

Несмотря на потушенные светильники, в комнате было светло от лунного света, проникавшего через распахнутые настежь окна.

Сандра сидела на своем ложе, обхватив руками колени, и неотрывно смотрела на ночное небо.

Если бы в подобной позе Сапфо застала Дидамию, то ее бы это нисколько не обеспокоило: Дидамия интересовалась всеми астрономическими открытиями афинских и вавилонских ученых и нередко, напрягая свой деятельный, пытливый ум, старалась тоже отыскать на небе какое-либо новое созвездие или планету.

Но во взгляде Сандры, повернувшей к окну свое узкое лицо с черными, гладко зачесанными назад волосами, было что-то звериное, волчье. В нем прочитывалась такая неизбывная, жуткая тоска, что Сапфо невольно внутренне содрогнулась.

Боги, каких призраков видит сейчас ее подруга, глядя на лунный диск? Вглядывается ли она мысленно в прошлое или в неизбежное будущее? Да и зачем знать человеку то, что, наверное, нарочно, для его же спокойствия, до поры до времени скрыто плотной завесой неведения?

– Ты не проголодалась? – тихо спросила Сапфо.

Сандра вздрогнула, но тут же очнулась от своего оцепенения.

– Нет, – качнула она точеной, гордо посаженной головой, и Сапфо с облегчением узнала в своей подруге прежние, любимые черты – теперь она была снова близко, совсем рядом и даже улыбалась в темноте. – Я знала, что ты придешь. Спасибо, о, спасибо тебе, Псаффа…

Сандра с первого дня придумала для Сапфо свое собственное имя – Псаффа и всегда только так называла старшую подругу. Больше она почти ни с кем не общалась в школе – только с Сапфо. Они были чем-то похожи, как две противоположности: одна разговаривала с небесами светлыми, радостными стихами, другая – печальными прозрениями и заклинаниями.

– Тебе следует выпить медового напитка и постараться уснуть, – сказала Сапфо.

– Я не могу спать. Меня начинают мучить кошмары… какие-то злые духи.

Через открытое окно из сада доносился запах какой-то ароматной травы. Особенно сильным он становился после полуночи, а днем словно терялся среди благоухания других цветов и трав.

Сапфо все время забывала узнать у Дидамии: как по-научному зовется эта таинственная трава, которую в народе называют дурманкой? Она чем-то напоминает загадочную, закрытую от людей душу Сандры… Эта женщина смотрела на мир темными, слегка подслеповатыми глазами прорицательницы и видела то, что было скрыто от всех остальных. Между собой подруги называли взгляд Сандры «тяжелым, как камень» или даже «медузогоргонным». Даже от ее волос сейчас исходил запах горьковато дурманящей травы.

– …А так – я пытаюсь представить себя песчинкой на дне твоего океана, Псаффа, – негромко продолжала Сандра. – И мне сразу становится спокойней. Я вспоминаю твои песни… Люди будут их помнить и через сто, и через тысячи лет, а все наши имена исчезнут… провалятся в Тартар!

За окном громко стрекотали цикады, незаметно примешиваясь к разговору двух женщин.

Сапфо подумала, что не зря считается, будто цикады тоже находятся под покровительством Аполлона и всех муз. Они ведь тоже не просто стрекочут, но все время что-то сочиняют на своем, непонятном для людей, языке. Может быть, свои бессмертные строки? Вот кто настоящие поэты! Их не заботят ни слава, ни почести, ни количество слушателей. Они поют просто потому, что не могут не петь. Но, может быть, это одна длинная, бесконечная песня об уходящем времени?

Однажды розоперстая Эос – богиня розовой зари – влюбилась в красивого мужчину по имени Тифон. Похитив его, она сделала своим супругом и даже выпросила для него у Зевса бессмертие. Но забыла о малом – попросить для Тифона вечной юности. Эос и глазом моргнуть не успела, как ее любимый сделался дряхлым, сморщившимся стариком, обреченным на вечную безотрадную старость. И Эос не могла придумать ничего лучшего, чем превратить Тифона в цикаду и выпустить его на одну из лужаек, где они в молодости предавались веселой любовной возне.

Сколько же тысяч поколений беспокойно стрекочущих цикад, должно быть, сменилось с тех пор? Или же среди них есть одно вечное, бессмертное существо, поющее по ночам о медовых радостях любви и краткости человеческой жизни, о неумолимом времени, с которым не могут справиться даже всемогущие боги?

– Ты не слушаешь меня, Псаффа? – окликнула Сандра подругу.

– Слушаю – но не понимаю. Какая радость в посмертной славе? Помнишь, как написал в одной своей песне Архилох:

Сандра вдруг протянула руку и легонько дотронулась до груди Сапфо.

– Что? Что у тебя с сердцем, Псаффа?

– Ничего.

– Нет, я же слышу. Оно так стучит, как будто вот-вот вылетит из груди. Твое сердце сегодня – как ястреб, который собирается тебя заклевать…

Сапфо вспомнила слова Филистины: сейчас, когда в глазах Сандры отражалась луна, в ее зрачках действительно словно загорелись два далеких желтых факела. И от этого неистового свечения становилось как-то не по себе.

– Боги, опять начинаются твои фантазии…

– Нет, ты должна мне сказать! С кем ты сегодня встречалась? Что говорила? Может быть, видела что-то необычное во сне? И я скажу, откуда тебе угрожает опасность!

Сапфо в ответ лишь упрямо качнула головой.

Разве можно птицу заставить петь, поставив клетку посередине зала? Или насильно принудить поэта выкладывать все, что у него на душе, пока рука сама не потянулась к лире?

пробормотала Сапфо, торопливо покидая комнату, наполненную лунным светом и тревожными песнопениями цикад.