Владимир Сергеев - Кровь на мантии. Документальный роман

Капитан Ирхин услышал за своей спиной шорох и обернулся.

«Кто это? Уж не коварный ли враг непрошенным гостем пробрался в наше расположение?» – напрягся он.

Но тревога оказалась ложной. Это рядовой Колобов выбрался из своего укрытия и, не решаясь подойти ближе, нарушить уединение командира, переминался с ноги на ногу, явно стараясь привлечь к себе внимание.

– Вашбродь, разрешите присоседиться… – несмело обратился солдат к Ирхину, обрадовавшись, что тот его заметил.

– Да какое я тебе благородие! – усмехнулся командир. – Небось тоже, как и ты, из крестьян, а здесь и подавно, перед лицом смерти все мы равны… Что, тоже бессонница мучит? Так садись, коль пришел, вместе помолчим.

Долго сидели, не проронив ни слова, глядя вниз, на поросшие редколесьем предгорья, туда, где притаился не видимый до поры враг и сама смерть.

– Сергей Михалыч, чай, болит плечо-то? – первым нарушил тишину солдат. – Спать не дает… Вам бы к фершалу надо…

– Ага, к «фершалу» на перины! – передразнил Ирхин солдата. – А с вами-то, с оболдуями, кто останется? Лейтенант Доронин? Поручик Авдеев? Так они еще совсем мальчишки, молоко на губах не обсохло. Хоть и храбрецы, а чтоб на японца управу найти, одной храбрости маловато. Я уж не говорю про вашего брата. Ведь, по-существу, все вы люди сугубо гражданские, мирные. А вам трехлинейку в руки – и вперед! Вот, к примеру, тебя, Колобов, взять. Ты кем в той, прежней жизни был? Мирным человеком, семьянином, хлебопашцем. А тебя в армию от семьи, от родного дома, от поля твоего сюда, на передовую сдернули…

– Да никто меня не сдернул. Сам я напросился, – возразил солдат.

– Как это сам? Добровольцем, что ли, пошел? – удивился Ирхин.

– Выходит, что так, – невесело усмехнулся Илья.

– Видно, сильно припекла тебя жизнь, что сбежал от нее на войну.

– Да уж сильнее не бывает…

– Что ж стряслось с тобой такое, что сюда вот на верную погибель сбежал? С женой, что ль, нелады? Или без работы остался?

– Ушла от меня жена, и сынок малый, несмышленый ушел, в одночасье покинули меня, оставив одного-одинешенька на этом свете. Не сберег я их.

– Как же так? – осторожно спросил Ирхин. – Что произошло?

– А то, вашбродь… С голоду померли. Про голод в Оренбуржье слыхали?

– Слышал, конечно. В газетах читал…

– Так вот. Это про нас, про нашу беду. Жара замучила, засуха, за все лето ни одного дождичка не дождались. Весь хлебушек-то наш насущный и сгорел. А ведь мы, грешные, хлебушком и живем. Так до весны-то во всем селе всего душ двадцать в живых и осталось. Большое было село, а, почитай, всех на погост снесли. Вот и мои тоже там. А я вот… выжил. Только зачем?.. Хотел руки на себя наложить, да ведь грех это. Я и напросился на фронт. Подумал, хоть не зря жисть свою положу, а за отечество, за родную землю. А получилось – вон оно как. Оказалось, не нашенская это земля-то, не русским здесь духом пахнет, и на чужбине, на китайщине нам приходится жизни свои покласть… Ну так что с того, я не горюю, зато среди своих, в хорошей компании. А на миру-то, говорят, и смерть красна!

– Да… – сочувственно вздохнул Ирхин. – Не знаю, что тебе и сказать, чем утешить. Такой судьбы, как у тебя, солдат, и врагу не пожелаешь.

Но ты как-то… Держись… Недолго уж нам осталось. Скоро все здесь ляжем… Однако повоюем еще маленько, попотчуем свинцом узкоглазых.

Светает скоро, пойду посты проверю, а потом прилягу, может, получится вздремнуть хоть немного. Что и тебе советую. Нам еще силы – ох как нужны!

Но уснуть ему не пришлось. Еще до рассвета япошки начали артобстрел. Значит, следом за этим снова попрут в атаку. Ирхинские бойцы, не дожидаясь команды, привычно высыпали из блиндажей, разбежались траншеями, занимая каждый свою позицию, в ожидании атаки японцев, залегли за пулеметами и минометами, разложив перед собой на брустверах гранаты и мины. Все по-деловому, обстоятельно, без суеты.

Но вот японские орудия смолкли, не нанеся ощутимого урона русским позициям, и выползшие из своих нор японцы цепь за цепью ринулись к подножию горы.

Капитан Ирхин наблюдал в бинокль, как там, внизу, маленькие, словно игрушечные оловянные солдатики, япошки бегут, взметая выпавший за ночь снег, неумолимо приближаясь к их позициям. Они пока вне досягаемости русских пуль и потому бегут смело, не таясь, с непонятным и чуждым русскому уху устрашающим ревом.

Выждав еще немного, капитан взмахнул рукой, что послужило сигналом для открытия огня. И тут же справа и слева от него дружно затарахтели пулеметы, изрыгая на врага свинцовую смерть. И разом дрогнули, рассыпались, замедлив продвижение вперед, к подножию горы, японские цепи. Замедлили, но не остановились, не обернулись вспять. И вот уже самые ловкие и упорные, словно ящерицы, вжимаясь в расщелины скалы, карабкаются все выше и выше.

К Ирхину подбежал лейтенант Доронин.

– Что, Сергей Михайлович, пора их глушить? – запыхавшись, крикнул он.

– Пора! Командуй, лейтенант! – дал отмашку Ирхин.

И лейтенант снова скрылся за поворотом траншеи.

Не прошло и минуты, как с бруствера на головы японцев посыпались гранаты и мины. Их разрывы там, внизу, усиленные горным эхом, слились в один непрерывный грохот. Отсюда, с высоты, было видно, как вражеские солдаты, спасаясь от смертоносных осколков, бросая у подножия скалы убитых и раненых, побежали назад, к своим позициям.

На время все стихло. В нависшей тишине снизу, от подножия горы, доносились лишь приглушенные стоны раненых японских солдат.

– Вот нехристи, опять своих побросали умирать! – сквозь зубы зло процедил пожилой пулеметчик Степан Герасимов, доставая из-за пазухи расшитый кисет с махоркой. – Рази ж так можно!..

– Они ить опять к ночи полезуть, так по трупам-то легче будить к нам карабкаться, – хохотнул его второй номер, совсем еще молоденький, безусый солдатик Ванятка Бурцев.

Вот уж вторая неделя пошла, как он был приставлен в напарники к Степану, заменив его убитого земляка и всеобщего любимца Сеньку Комарова, которого здесь, в роте, все звали просто Комарик. Герасимов до сих пор не мог смириться с потерей товарища и потому сразу невзлюбил Ванятку, придираясь к нему, где только мог. Вот и сейчас он оборвал его резко:

– Ну что ты мелешь, балабол! Как у тебя язык-то не отсохнет от таких слов! Там люди кончаются, а ты… Они хочь и басурмане, а тоже… человеки!

Раз за разом японцы предпринимали атаки на их позиции, словно ящерицы, карабкаясь почти отвесными скальными утесами. И раз за разом солдаты капитана Ирхина отбивали эти атаки. Но капитан понимал, что дело близится к развязке, что им не выстоять, не удержать Высокую.

Людей становилось все меньше. Вражеские пули, снаряды и бомбы медленно, но верно делали свое кровавое дело. Высокие чины, отсиживающиеся в городе, видно, давно махнули на них рукой, списали в расход, поэтому помощи оттуда ждать не приходится. Однако никто не собирался сдаваться врагу, все, как один, готовы были умереть, защищая эту высоту. Но жизни свои намеревались отдать дорогой для японцев ценой.