Глеб Ларин - Честь имею

Фон Гравиц повернулся к офицерам и продолжил разговор.

Хлесткий, одиночный выстрел прервал его на полуслове.

Сомнений не было, стреляли туда, куда офицеры вновь обратили свои взгляды. Барон обернулся и увидел завалившейся на сугроб тело девочки.

– Кто стрелял? – спросил он офицеров.

– Вон тот русский, – махнул рукой в сторону один из офицеров.

– Приведите его ко мне, – сказал фон Гравиц.

Офицер подозвал солдата, дал ему указание и вскоре тот привел к ним стрелявшего.

– Старший полицай Василий Лучко, – доложился он, и офицер – переводчик передал это барону.

– Спросите его, обер – лейтенант, зачем он стрелял? – поеживаясь от холода, спросил фон Гравиц.

– Он говорит, что это ненужный свидетель, господин гауптштурмфюрер! – доложил обер – лейтенант, переговорив с русским.

– Хорошо. Отпустите его, – распорядился барон и спустя некоторое время неожиданно для окружающих выругался. – Дерьмо! Неужели у нас с ними были одни прародители – Адам и Ева?

Когда закрылись ворота вслед за последними вошедшими в конюшню, их плотно придавили бревнами.

Командир отряда подошел к барону и сказал:

– Господин гауптштурмфюрер! Разрешите доложить! Для ликвидации собрано 128 человек. Из них 27 —мужчин, 69 – женщин, 32 – детей. Пять человек, оказавшие сопротивление, расстреляны на месте. Разрешите приступить к акции!?

Барон, аккуратно записав данные в блокнот, устало махнул рукой:

– Начинайте.

Основательно обложенная соломой и облитая горючим, конюшня загорелась легко и скоро.

Немного отогревшись у ее огня, барон отошел в сторону и вдруг снова увидел это тело девочки.

Он что – то вспомнил, достал блокнот, зачеркнул цифру пять и рядом, крупно написал цифру шесть.

4.

Конференция закончилась. Довольные организаторы провожали гостей. Многие плакали.

Подъехала машина и за братом Василием Даниловичем. Всем хотелось попрощаться и прикоснуться к этому известному служителю. Последним, к нему подвели брата, старца Егора.

– Ну что, Василий, чую я, не свидимся мы более, – сказал брат Егор.

– Да уж, похоже на то, – ответил брат Василий.

– Эх, пожить бы себе вволю! – пожаловался вдруг брат Егор. – Да здоровья уж нет! А как же так, Васька получилось, а? Я вот двадцать пять, а ты только двенадцать отдал годков этим бесам?

Брат Василий Данилович пожал плечами и, бросив, полный братской любви взгляд на провожающих, сел в машину.

И прежде чем захлопнулась дверца машины, ответил. Да так, что это услышал только брат – старец Егор:

– Свидетелей не надо было оставлять Егорушка, свидетелей.

Уже стемнело, когда в барак местного полицейского правления ввалился Стацюк, которого еще с утра послали в район с отчетом, о положении в этом округе.

Сидевшие у стола, за игрой в карты и полегоньку потягивавшие самогон полицаи оглянулись и чертыхнулись.

Корень, а он сидел с краю, ругнул вошедшего:

– Ты чего, пень! Не мог поутру с докладами зайти, аль ордена да медали раздать явился?! Не видишь, люди делом заняты!

– Ага, вот сейчас раздам, – беззлобно отозвался Стацюк. – Слышь, Корень, тут такая картина. Мужик тот, ну которого мы вчера у леса взяли, с бородой этот, Фадеев что ли фамилия?

– Да – ка разница, говори, чего тянешь, – психанул Корень.

– Так я и говорю, оказывается этот мужик и вовсе не мужик.

Полицаи разом прыснули от смеха, и больше всех ржал сам Корень.

– Не мужик говоришь, а – ха – ха – ха! А кто же он?! Партизанка Соня с бородой?!

Стацюк улыбнулся и махнул рукой.

– Да ну вас, что вы, в самом деле? Когда о нем немцам доложили, так от них и вышло такое указание, что это поп, и поэтому никаких методов к нему не применять, не трогать, значит. И с ним завтра, какой – то чин немецкий приедет говорить, вот.

– А они откуда, ну немцы эти, про попа нашего знают? – спросил Корень.

– Так они за всех знают. Вспомни, как в город вошли, так мигом всех коммуняк забрали, и все по адресам! А жидов и вовсе за полдня у балки постреляли. Немцы, они все знают, даже по каким статьям мы с тобой нары отирали.

– И то верно, – почесал за затылком Корень. – Ну да ладно, топай, разберемся.

Стацюк ушел. Корень бросил карты и задумался.

– Корень! Слышь, Корень! А может, мы важную птицу поймали? Может нас наградят, коль завтра к нему завтра, важный чин приедет? – потянул его за рукав молодой, которого звали Харч.

– Ага, жди! Догонят и еще наградят! – мрачно огрызнулся Корень. – Дурень ты, Харч! Попы эти, от коммуняк пострадавшие, а мы его по роже!

– Да ну – у! Что ж делать – то, Корень! Может пристрелить его, да с концом, мол, попытка к бегству!?

– Да ты и впрямь дурак! Где ты видел, чтоб попы бегали!? Ладно, пошли, возьми вон ведро с водой.

И, прихватив, висевшее на входе у умывальника полотенце вышел, Харч с ведром пошел за ним.

В коридоре, Корень остановился у одной из дверей и приказал:

– Отворяй!

– Ты чего, Корень? Он же не здесь! Здесь баба эта, ну что мы в заброшенном доме взяли.

– Отворяй, говорю! – рявкнул Корень, и когда Харч, снял засов, добавил. – Выводи!

Тот исчез в проеме, и Корень услышал испуганный женский голос и возню. Наконец Харч снова появился в дверях, волоча за волосы девушку.

– Царапается, сука большевистская! – пожаловался он Корню, и, ухватив ее покрепче, сказал. – Да молчи ты, нужна ты доска стиральная со своей честью путаной!

– Пошли! – приказал Корень, и они прошли через две двери, к нужной камере.

Корень, открыл дверь, взглянул внутрь и показал Харчу, чтобы он отпустил девушку.

– Видишь мужика? – спросил он девушку, показывая на человека, лежавшего на полу камеры, и девушка кивнула головой. – Ты говоришь, что медсестра. Так вот, чтобы к утру, он стоял на ногах, а иначе пожалеешь, что на свет появилась.

Он кинул полотенце на плечо девушке и подтолкнул в камеру, Харч занес за ней ведро, вышел и запер дверь.

2.

Девушка обошла его, пытаясь понять, что с ним. Сначала ей казалось, что он и вовсе не дышит, но потом увидела его вздрагивающие пальцы на руках и поняла, жив. Осторожно перевернула его на спину и увидела окровавленное, бородатое лицо мужчины. Он, глухо застонал, но стал дышать ровно и спокойно. Она внимательно осмотрела его и убедилась, что он не ранен, но сильно избит. Замочив один конец полотенца, стала аккуратно убирать кровь с его лица. Вскоре, влага привела его в чувство, он пытался открыть глаза и привстать.

– Тихо, тихо! – сказала она. – Полежите немного, сейчас вам станет еще легче, потом я осмотрю вас.

– Кто ты? – спросил он.

– Я, Катя, медсестра, – сказала она. – И вы должны меня слушаться, хорошо?

– Да, – сказал он и уронил голову.

Вскоре он пришел в себя, открыл глаза и спросил: