Глеб Ларин - Честь имею

Он протянул полковнику пакет, тот принял его и, не вскрывая, помахал перед собой. Из рядов господ офицеров выступил один из бывших фехтующих. Это был любимец и друг полковника.

– Господа! Вы слышали, снова отступать?! И это в мой День Ангела! А я не желаю отступать! Слышите, господа! Неужели этот день мне запомнится отступлением!?

Все молча слушали это, смотрели на полковника. А тот спешно подошел к нему, обнял друга своего, а затем сказал:

– Друзья! Отступление отменяется! Мы еще успеем вернуться! Савелий, – обратился он к солдату. – Возвращайся и скажи, мы догоним полк! Ступай!

Савелий хотел что – то сказать, только тут снова началась пальба, и никто уж никого не слушал. Всем хотелось праздника, и он продолжался.

3.

Праздник закончился ночью. Все сидели в седле, и их укачивало: или от выпитого вина, или от усталости.

Кони неспешно мерили свои шаг, а всадники передавали друг другу оставшиеся бутылки недопитого вина, а если кто из этой цепи не мог этого сделать по той причине, что дремал, то всадник с бутылкой пропускал его вперед и передавал бутылку следующему. К утру выехали из леса. Но густой туман так укрыл землю, что они с трудом нашли дорогу и с облегчением двинулись по ней, продолжая свою сладкую дремоту в седле, заменяя друг друга впереди по мере возможности. Так продолжалось долго или просто кому это показалось, но туман не отступал, а дорога все длилась и длилась. И когда, наконец, услышали шум идущего впереди арьергарда, то все как – то ожили, стали приводить себя в порядок. Вскоре шум этот окружил их со всех сторон, и им стало ясно, что они вот – вот вступят в движение своего полка. Все они, молодые и красивые, сплотились вокруг, дабы предстать перед своими солдатами во всей красе.

Порывы ветра стали разгонять туман. От просветленности этой стало не только немного видно вокруг, но и слышно. И поскольку голоса стали раздаваться со всех сторон, полковник поднял руку, всадники остановились, дожидаясь очередного порыва ветра, для того, чтобы увидеть, куда им идти. И ветер дунул: раз и два, а потом и три. Туман окончательно рассеялся и семнадцать увидели, что они находятся посреди французских войск.

Увидев русских всадников, французы остановились, и семнадцать стояли тоже.

Они разглядывали друг друга, как будто одни пришли в гости к другим, а те их не ждали.

Со стороны французов прошел гул, все они, о чем – то заговорили, а потом вдруг раздался громкий смех, и этот неистовый смех окружил все вокруг.

Затем от французов показался всадник. Он водрузил на обнаженный палаш белый платок и не спеша подъехал к семнадцати.

Приблизившись, француз отправил оружие в ножны, объехал молча ряд семнадцати, и, видимо, понимая, кто из них старший, обратился к полковнику:

– Честь имею представиться, капитан Лезюр. Осмелюсь доложить, что вы попали в окружение и плен армии генерала Груши. Вам повезло, господа! С сегодняшнего дня вы больше не увидите эти мерзости войны, кровь смешанную с грязью, трупы людей и лошадей, спокойно дождетесь конца войны.

Господин генерал ждет вас, господа! Почетный плен лучше худой смерти! Вы можете привести себя в порядок и подъехать вон туда. Ждем вас!

И капитан развернул коня, уехал в сторону, куда он указал, где действительно можно было угадать присутствие генерала с его многочисленной свитой.

Семнадцать молчали. Они проводили взглядами капитана и снова погрузились в свои мысли.

Один из всадников выехал из строя, остановился перед полковником и четко сказал:

– Я не буду сдаваться!

Находившиеся рядом и слышавшие эти слова четверо всадников, переговорив, также подъехали к командиру и заявили:

– Мы тоже не будем сдаваться!

Полковник взглянул на них, оглянулся на остальных и громко спросил:

– Кто еще не желает сдаваться?! Подходите!

И вскоре один, за одним рядом встали все семнадцать.

Полковник сошел с коня, обнажил голову и склонил ее перед ними.

– Простите меня, господа, это моя вина. Жаль, что никто на этой земле уже не осудит меня за это. Бог мне судья! И если уж мы решили не сдаваться, так давайте помолимся и соберемся для последней нашей битвы.

Всадники молча разъехались и творили молитвы.

Закончив молитву первым, полковник вскочил на коня и, проехав немного вперед, остановил его, ожидая остальных.

Ждать пришлось недолго. Один за другим к нему подъезжали всадники и, обнимая его и остальных, становились рядом.

Когда подъехал последний, полковник без лишних слов поднял руку и скомандовал:

– Вперед!

И семнадцать медленным аллюром тронулись в сторону, куда им указал французский капитан.

Когда до французов оставалось совсем немного, полковник снова поднял руку, все остановились.

– Капитан Лезюр! – сказал громко полковник.

– Я здесь! – немедленно ответил капитан, чуть выдвинувшись на коне впереди строя.

– Передайте вашему генералу, что мы не намерены сдаваться и имеем честь немедленно атаковать вас! – крикнул ему полковник и, убедившись, что капитан передал его слова генералу, обнажил оружие, указал им в направление чуть левее, где находились генерал и его свита, скомандовал – За мной! Вперед!

Сшибка была ужасной. Семнадцать в считанные мгновенья врезались в толпу, которая даже не успела открыть огонь. Крики, стоны, ржание лошадей, и кровь заполнили место схватки.

Но французы были опытными воинами, они быстро перестроились, и через некоторое время все было кончено.

К месту боя медленно подъехал генерал со своими адъютантами. От него не укрылся благородный жест полковника, указывающий место атаки в сторону от его свиты.

– Где старший? – спросил он, ему указали на изрубленное тело полковника.

Подъехав, генерал удивился его молодости.

– Есть и живые, – доложил ему один из адъютантов, проводил к месту, где лежали три порубленных, исколотых и раненных тела.

– Окажите им помощь, запишите имена, – приказал генерал. – И отдайте жителям вон той деревни. Им же скажите, пусть похоронят остальных.

И отъехал прочь.

4.

По иронии жизни капитан Лезюр попал в плен и благодарил за это судьбу.

Как – то сидя у костра, куда его любезно пригласили господа офицеры, он рассказывал свои бесконечные байки о войне, благо много что повидал в своей жизни, в том числе и эту историю о семнадцати. И когда кто – то усомнился в ней, Лезюр даже вспомнил имена оставшихся в живых, которые он записал по приказу генерала.

– Как!? – воскликнул вдруг сидящий у костра адъютант, случайно оказавшийся в этом кругу. – Я знаю этих офицеров, ведь они служат в нашей дивизии!

На другой день этот адъютант, как бы по случаю рассказал эту историю генералу, тот тотчас вызвал офицеров к себе, правда, их было только двое.