Юрий Луценко - Побег из ссылки. Мемуарная повесть

Понадобился я им только в конце следующего дня. Для опознания каких-то людей на фотографиях Я никого из них не узнал, следователь воспринял это без удивления, записал в протокол, дал мне расписаться в том и поблагодарил меня, вызвав на этот раз моё уже удивление этим. Никогда до этого я не встречал таких культурных кагебистов…

Потом ещё, вечером в кабинете начальника с участием прокурора они устроили мне официальные встречи с какими-то людьми. Один из них, по разговору – местный, был острижен коротко – под «арестанта», и одет в изношенную казённую, явно зэковского образца, одежду. Двое других – как видно – приезжие – опасались почему-то выходить из номера гостиницы поодиночке.

Ответы наши о том, что мы «незнакомы и никогда до этого не встречались» следователи воспринимали уже с некоторым недоверием, но в протоколе факт фиксировали.

И опять повторно послали меня осматривать «очень уж интересные» достопримечательности города, при осторожном, совсем почти «незаметном» для меня, сопровождении какими-то безликими «топтунами».

Мне всё это порядком уже надоело, и я устроился в номере с намерением целый день проваляться на кровати с книжкой, и выходить из гостиницы только для подкрепления в столовой.

Однако и там покоя не было. Номер был «общий» – большая комната на четыре человека, и товарищи по жилью вели себя не очень-то корректно. Они курили лежа в постели, потом решили «сообразить на троих», для проформы принять в том участие пригласив и меня. А, когда я отказался, совсем даже перестали считаться с моим присутствием.

В чужом городе было опасно ссориться из-за мелочей…. И я делал вид, что понимаю и разделяю их чисто «мужское» поведение.

На улице было безлюдно, моросил мелкий дождик, пахло кислыми щами… и душа моя вдруг затосковала…. Но, как это ни странно не по предвечерним прелестям городских окраин Михайлова, а по ароматному испарению томской тайги.

– Ну, вот еще такой привязанности мне не хватало…

– Что-то ты какой-то не такой… – Подошел ко мне недалеко от входа в гостиницу любопытный толстячок из соседнего номера. – Все тебе здесь не нравится, все не по тебе. В Сибири разве лучше?

Вот тебе и раз. И откуда только такая осведомленность?!

– А ты почем судишь, что я из Сибири? – Спросил я его.

– Дак, ты еще и не приехал, собирался только, а мы уже знали, – едет важный свидетель. И мы будем знакомого мужика опознавать.

– Ну и как? Опознал?

– Вроде похож немного на одного тут. Только ты – это не он. Ты ученее на вид. Грамотнее. А тот был мужиковатый. И, больно – хитёр…. А ты, видать, простодушный, тебя обмануть, что два пальца обоссать…

– Так и сказал… им – чекистам?

– Так и сказал. А чего мне врать… Ты смотри тому худому, длинному из твоей комнаты не покажись знакомцем. Затаскают… по опознаниям да по очным ставкам. Что-то за ним большое они числят.

Только к концу третьего дня мне, наконец, оплатили расходы по проезду, обсчитав при этом на треть моих «законных» расходов, зная при этом, что я – бухгалтер…. И разрешили возвращаться «в свою Сибирь».

Я уехал в тот же вечер

«Отпускное» настроение было безнадежно утрачено.

Даже возврат в мощное доброе энергетическое поле, каким был наполнен дом родственников в Михайлове, не смог восстановить мне утраченное равновесие.

У нас сохранились групповые фотографии того времени. На них хорошо заметен диссонанс моей насупленной физиономии с общим фоном счастья и довольства всех остальных присутствующих.

Воспоминание вот об этом-то происшествии и стало основным решающим фактором при просмотре вариантов для перемены нашей судьбы.

Главным фактором… Но если бы только это…

Вы понимаете? Встретился вдруг на улице (в городе Михайлове!) тот самый доброхот, что жил тогда в соседнем номере гостиницы. Тот самый, что предупреждал меня «не показаться» соседу по номеру. И отдалось в ушах вдруг его «затаскают!».

Столкнулись нос – к носу! Он остановился вдруг с удивлением глядя на меня…. Потом сказал:

– Нет – нет! – И головой замотал, будто стараясь отогнать наваждение. Только «Свят – свят!» не сказал.

И пошли мы дальше каждый своей дорогой, не проявив никакой готовности для общения.

А для того, чтобы понять ход моих мыслей и ощутить мои терзания той поры нужно бы хоть на некоторое время вникнуть во – внутрь всех завихрений осознания действительности, представить с позиции нормального человека, тот болезненный ком, который тогда представляла собой моя психика в то время, в, общем-то, довольно благоприятное для нас.

Ведь одиннадцать с «гаком», как говорят на Украине, лет, в условиях полярного Севера, на грани жесткой борьбы за выживание, да ещё после войны, оккупации, в состоянии постоянной мобилизационной готовности на фоне совершенно иных ощущений, воспринимались, будто жизнь проходила в каком-то совершенно ином мире. Время в те годы, потом только стало это понятным, проходило часто с неожиданной задержкой, как у поезда с остановками, и ощущалось более длительным, его действительного в том календарном периоде. И эти годы представлялись мне, не только не изъятыми из моей жизни, не украденными у меня. А, проведенными, будто, в командировке в какой-то другой стране, очень похожей внешне на нашу, только в иной реальности, с совершенно иной по сценарию для меня ролью..

Я подсаживался поближе к жене. Не в поисках защиты и поддержки, а, как уверял себя, наоборот, для того, чтобы оказать помощь ей и успеть защитить от чего-то, ей совершенно непонятного.

По сути, я постепенно становился дополнительным потребителем её энергии – этаким вурдалаком. Мне должно быть нужно было хоть немного её, этой энергии для того, чтобы только прийти в себя.

А она и сама, в особенности в то время, беременная первой дочерью, тяжело переносила своё состояние и очень нуждалась в энергетической поддержке извне, а потому была своенравна и капризна.

И мне, по сути, необходима была мне самостоятельная, ни от кого не зависимая, кропотливая работа над самим собой, над своей психикой, самодисциплина, чтобы быстрее освоиться в том новом для меня мире и приучиться жить жизнью, такой как жили все вокруг, даже в тех условиях. А это, кто после долгих лет обретал свободу, тот знает, было неимоверно трудно.

Мы из Томска уезжали вместе с моими родителями. Как вполне взрослые, самостоятельные люди: купили в кассе билеты, заняли целое купе первого класса и почувствовали себя – четверо взрослых с тремя малышами – необыкновенно приятно в замкнутом пространстве тесного, расширенного зеркалами уюта.

А когда поезд отошел от Томского перрона, я, с отцом молча, со схожим мироощущением, не скрывая друг от друга удовлетворения, переглянулись и отвернулись от окошка, потеряв всякий интерес к вечерним сибирским пейзажам.