Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы

Сутулый, костлявый, весь какой-то узловатый Батеньков вдруг распрямился, будто бы сбросив тяжкий груз, и сказал таким же глухим, как у Якубовича, голосом:

– Я ни в коей мере не трус, и я заявляю, что готов умереть на Сенатской площади от пули или ядра, все равно, но я никогда не подниму руку на царя, слышите: ни-ког-да!

– Никогда! Никогда! – поддержали его другие.

– Значит, мы не бросаем жребий? – нахохлился Якубович.

– Нет! – отрезал Рылеев. – В данном случае…

Звон посуды не дал ему договорить: Каховский, сверкая глазами из темных орбит, одним движением смахнул со скатерти тарелки и стаканы, одним прыжком вскочил на стол, выхватил кинжал и принялся потрясать им в воздухе. Головой он задевал люстру.

– Какой смысл бросать жребий? – надрывался он. – Мне это назначено судьбой с самого детства! Я в мире один такой! Я ни от кого ничего не жду! Я не боюсь ни Бога, ни черта, ни – тем более – царя! Вам противна мысль запачкать ручки? Предлагаю вам мои!

– Ты перестанешь молоть чепуху? – спросил Рылеев. – Давай-ка спускайся оттуда…

– И потечет кровь тирана! – не слушая, продолжал свое Каховский. – И освобожденная страна воспоет вам хвалу! Вся слава будет вам, весь позор, все бесчестие – мне! Я останусь для грядущих поколений – на века! – кровавым мясником, именем моим станут пугать маленьких детей! О родина моя, вот на какие жертвы я иду из любви к тебе!

Александр Бестужев потянул его за рукав и вынудил спрыгнуть на пол.

– Отдайте мне кинжал немедленно! – потребовал Рылеев.

Каховский швырнул оружие в угол комнаты, рукоятка звякнула, задев за мебель.

– Прости меня и сохрани этот кинжал в качестве сувенира, – буркнул он.

– В память о чем?

– В память о предложении, которое я сделал. Прежде всего – тебе. Больше я не повторю этих слов. Какой смысл – никому меня не понять. Я одинок… Одинок…

Побелевшие ноздри его раздувались от шумного дыхания. Адамово яблоко гуляло по шее вверх-вниз.

– Экая комедия! – проворчал Александр Бестужев. – Сотрясаем воздух Бог весть сколько часов и ни на шаг не продвинулись… С чем пришли, с тем, похоже, и уйдем… Одно, правда, ясно: не может быть и речи об отступлении. Завтра мы встретимся – все! – на Сенатской площади!

Корнет Одоевский, младший из заговорщиков, приложил руку к сердцу, свежее румяное его лицо отражало романтический пыл, охвативший юношу.

– Нас всех ждет смерть! – воскликнул он с жаром. – Но какая это будет славная смерть!..

– Друзья, час уже поздний… – тихонько напомнил Рылеев.

Наверное, он подумал о жене, которая весь вечер сидела одна в спальне.

– Попросите за нас прощения у Натальи Михайловны, – догадался Николай.

Большая часть гостей тут же и переместилась в прихожую, где были грудой навалены их шубы, шинели, кивера, сабли… Филька мирно посапывал в уголке. Рылеев тумаком пробудил казачка. Парнишка вскочил на ноги, стал потирать слипающиеся глаза. Уже одевшись, но еще держа головные уборы в руке, заговорщики медлили уходить – как будто неведомая сила удерживала их здесь. Может быть, сознание того, что за порогом начинается реальная жизнь в реальном мире? Николай тоже колебался у порога – ему трудно оказалось вырвать себя из царства мечты… Он пропустил перед собой почти всех и никак не решался выйти сам.

– До завтра! Да поможет нам Бог! Мужайтесь! – говорил вслед покидающим его гостям Рылеев.

Уход каждого из них сопровождался глухим ударом тяжелой двери. Вскоре в прихожей остались только Каховский, Александр Бестужев, Оболенский, Голицын, Пущин, Якубович, Костя, Николай и хозяин дома. Каховский, склонив голову, сидел на сундуке, укрывшемся под рядами крючков на вешалке, и больше всего напоминал усталого путника, дожидающегося на обочине дороги проезда хоть какого-нибудь экипажа.

– Ничего не хочешь мне сказать? – внезапно спросил он у Рылеева, уставив на друга расширившиеся зрачки.

– Хочу, – прошептал тот. – Я подумал… и понял, что мы слишком плохо организованы, чтобы рассчитывать на успех масштабной акции. И ты один можешь нас спасти. Я принимаю твою жертву.

Он минутку помолчал и добавил еле слышно:

– Пойди и убей великого князя.

– Но как это сделать?

– Переоденься в офицерский мундир и постарайся под любым предлогом проникнуть во дворец. Ну… или подожди уже прямо на Сенатской, пока великий князь явится туда показаться народу…

– Да! Да! Я убью его на Сенатской площади! – откликнулся Каховский.

Лицо его, обычно весьма подвижное, мигом успокоилось – так, словно решение принесло, наконец, желанный мир его душе. Детской улыбкой блеснули глаза, детская улыбка раздвинула губы… «Господи, можно ли так радоваться разрешению убить?! – подумал Николай. – Нет, нет, конечно же, он осчастливлен не тем, что разрешено убить, он счастлив возможности рискнуть жизнью… Он счастлив возможности отдать ее за наше дело…»

– Ах, дорогой мой, дорогой мой, я так тобою восхищен! – Якубович уже тряс руку Каховского.

– Потом станете поздравлять, потом – когда… если я выживу… – усмехнулся тот. – Впрочем, может, тогда вы и узнавать-то меня не захотите: слишком опасным покажется знакомство со мной!

– Что за глупости ты несешь! – возмутился Рылеев.

Они обнялись. Николаю было не по себе. Он раскланялся с хозяином дома, Костя последовал его примеру.

– До завтра! – проводил и их привычными словами Рылеев. – Да поможет нам Бог!

Костя с Николаем некоторое время шагали по набережной молча – вдыхая морозный воздух ночи, прислушиваясь к звукам спящего города.

– Что-то не слишком хорошее у меня осталось впечатление от минувшего вечера, – нарушил тишину Костя.

– Да и у меня тоже, – отозвался Николай.

– Ну, и как теперь быть, что думаешь?

– А ты колеблешься?! – дрожащим голосом спросил Николай.

– Нет-нет, Господь с тобой, вовсе нет. Если ты решишься, то и я решусь!

Они сделали крюк, чтобы пройти мимо Зимнего дворца: громадное здание тонуло в ночи, перед ним простиралось снежное поле, часовые, дежурящие в своих полосатых будках, совсем заледенели, вокруг жаровни с пылающими угольями сгрудились кучера, чьи глаза горели отраженным светом, да и рыжие бороды тоже… Привязанные к каменным тумбам лошади спали, понурив головы и хвосты… Фонари раскачивались на ветру, поводя поделенными крестом на четыре части пучками бледного света справа налево, слева направо и опять справа налево… Николай поднял глаза – на третьем этаже несколько окон были освещены. Может быть, великий князь припозднился, работая в своем кабинете?

– Вот и он тоже не спит, тоже готовится к завтрашнему дню, – вздохнул Озарёв.

Друзья помедлили перед дворцом, помолчали, не сводя глаз со светящихся во тьме зимней ночи желтоватых прямоугольников, четко вырисовывавшихся на фоне мрачной стены, оглядели карнизы – на карнизах лежал снег… Постояли и пошли об руку дальше, домой – усталые, продрогшие, не способные избавиться от переполнявших их головы тягостных впечатлений и мыслей.